Возьмите в руки “Жития Святых” и посмотрите, каким из них начинается европейский новый год? На первой же странице текста вы прочитаете там:

Само собою понятно, что если вы не знаете греческого языка, то этот заголовок вам ничего не скажет. Но если вы припомните, что Василий по-гречески значит царь, то вы переведете это место так:

Почему же год у нас начинается с него? Кто этот “святой великий царь” православной церкви?

Начиная читать эту главу Четьи-Миней даже и по негодному ни на что (иначе я не знаю, как выразиться о нем) русскому изложению, где во избежание соблазна среди верующих выключены все появления чертей и другой нечистой силы, вы сейчас же увидите, что “святой великий царь” родился около 323 года при Константине I, что в момент распятия евангельского Христа ему было около 45 лет. А в евангелии Иоанна (8, 57) говорится, что на утверждение “Иисуса”, будто он родился раньше Авраама, “богославные” (“иудеи”) отвечали ему: “Тебе нет еще и 50 лет, а ты говоришь, что видел Авраама?” Значит, Иисусу перед распятием не было 50 лет, а по “Житиям Святых” великий царь умер 50 лет от роду 1 января 379 года в “Городе Цезарей”, где и родился.

Вы видите, что хронологически четьи-минейский святой великий царь почти совершенно налегает на евангельского “царя иудейского”. Только по времени смерти “великого царя” в 379 году (за два года до Константинопольского собора христианских деятелей в 381 году) выходит, что он жил после “распятия” “царя иудейского” еще 12 лет и почти 9 месяцев, при чем время это было полно религиозных споров.

Посмотрим теперь, как налегают и географически оба царя друг на друга. Евангельский “царь иудейский” родился, говорят нам теологи, и умер в “святой земле”—Палестине, а четьиминейский “святой великий царь”,—говорят нам святцы,— родился и умер в Кесарии (т.-е. Цезарьском городе). Таких городов,—говорят нам они,— было два. Римляне, будто бы, называли так малоазиатский захолустный городок Мазаки в Каппадокии, известный у греков под именем Евсевии, и, кроме него, “Стратонову башню” в Палестине, “укрепленную Иродом”, т.-е. царем-героем, служившую,—говорят,— местопребыванием местного римского наместника и пришедшую в упадок, будто бы, только в XIII веке и теперь лежащую в развалинах. Кроме того, мы никогда не должны забывать, что слово Кесария по-гречески означает просто: столица империи, или Царственный город.

Средневековой редактор “Житий Святых” истолковывает эту “Столицу” в смысле Мазаки, по мы можем и не соглашаться с его мнением и считать, что в первоисточниках дело шло о какой-то настоящей столице, где считались сидевшими и Давид и Соломон. Таким образом, мы можем признать, что и евангельский “Царь Иудейский” и “Великий Царь” святцев жили в одно и то же время и в одном и том же месте, т.-е. представляют одно и то же лицо, по только в святцах рассказ о нем содержит несколько более правдоподобных биографических подробностей, совершенно отсутствующих в Евангелиях вплоть до момента столбования. А смерть “Великого Царя" 1 января 387 года делает нам понятным и то, почему христианский год в средние века установили считать не с весны или с осени, как в древности, а именно с 1 января. Рассмотрим же его биографию с этой точки зрения.

При исследовании древних документов огромное значение имеют оставшиеся в них лингвистические следы, и мне кажется, что, несмотря на частые применения этого метода этнологами, историки еще не оценили вполне первостепенной важности таких следов, особенно в применении к собственным именам древних полумифических деятелей.

Ведь в древности не было еще небесных патронов, в честь которых теперь даются международные имена, все имена были тогда национальными прозвищами, имевшими смысл, и они менялись при переходе от одного языка к другому и даже от одного возраста к другому. Даже и в чисто литературном творчестве каждому действующему лицу давалось тогда не имя, а соответствующее прозвище: Мудрец, Правдин, Глупец, Лжец и т. д., судя по свойствам их носителей, стоит только просмотреть классические комедии на их оригинальных языках.

Вот почему, считая древние биографии в значительной степени пополненными воображением, я прежде всего стараюсь везде выяснить значение их имен.

И тогда выходит следующее: христос по-гречески значит посвященный (т.-е. по-нашему священник) и помазанник, так как посвящение сопровождалось помазанием головы благовонным маслом; значит, Василий Великий, как- посвященный по греческому ритуалу, имел несомненно звание Христа.

Слово Исус (ЕУШЭ) по-еврейски значит спасатель, врач, и такими одинаково описываются и “Царь Иудейский” и “Василий Великий”. Значит, и “Василий Великий” имел право называться по-еврейски Исусом (т.-е. целителем, спасателем), а отсюда и спасителем. Слово uудeйcкuй по-еврейски значит богославный (ИЕ-УДЕ), аналогично слову православный, это палестинское название православия.

Но если Василий Великий, как я уже говорил в начале этой главы, значит по-гречески вeлuкuй царь, то не должно ли нас смущать здесь выпадение греческого определенного члена при его имени?

Нет. Такое выпадение есть общее правило, когда звание человека обращается в его собственное имя. Так, все мы говорим об основателе Германской империи: Бисмарк, хотя настоящая его фамилия фон-Бисмарк, т.-е. из Бисмарка; все мы говорим об известной фаворитке Людовика XIV: ла-Вальер (долина), хотя первоначальное имя ее было де-ла-Вальер, т.-е. из долины, да и это сокращенное имя после революции легко могло превратиться просто в Вальер. Так и на греческом языке 'о-василевс, т.-е. царь, как звание данного человека, могло легко сократиться при постоянном употреблении просто в Василевса, т.-е. в собственное имя.

Очевидно, он был из царского рода, так как в Житиях Святых и отец его называется тоже Царь (Василий), а имя матери его было Приятнословная (Эмилия). Родился он, как и евангельский “спасатель”, по нашему вычислению, около 333 года нашей эры, в конце царствования Константина, и тоже семи лет был отдан в учение. Он, как и евангельский "Великий Царь Иудейский", рано постиг всю философию (будто бы в пять лет) и с 12-летнего возраста учился еще в Афинах у “доброго советника" (по-гречески Ев-була), а также у “суточного” (Гемерия) и у “движущего" (Проересия) и скоро превзошел их всех. “Удивлялись, — говорят Четьи-Минеи, — учителя (как и книжники храма, в который был приведен, по Евангелиям, "Великий Царь Иудейский”) его разуму, усердию и чистоте житья. Его любимым товарищем был “Бодрствующий Богослов” (Григорий Богослов), и вместе с ним учился цесаревич Юлиан, который потом был верховным императором Рима, Греции, Египта и Сирии. Софист Либаний был тоже школьным товарищем их обоих.

“К 15-летнему возрасту он изучил все астрологические (звездочemcкue) хитрости, и вот в одну ночь ему было небесное осияние, повелевавшее изучить также и божественное писание”.³⁹

Оставив афины, он ушел для этого в Египет (как и Иисус) к архимандриту Порфирию, у которого прожил один год, “питаясь водой и овощами”. Затем он “ушел в город Святого Примиренья⁴⁰ видеть тамошние чудеса” и после того снова возвратился в афины. Там на собрании философов он так хорошо говорил, что на вопрос: "Кто это такой?” его бывший учитель, "добрый советник”, не узнавший его, ответил: “Это или сам бог, или царь (Василий)”. И тотчас, отпустивши всех остальных, он три дня беседовал с “великим царем”, “ничего не ядуще”.

“Никто,—говорил ему “Великий Царь”, как и евангельский Царь Иудейский (т.-е. Богославный) своим ученикам,—не может служить двум господам”, и “Добрый Советник”, уверовавши на основании его слов в единого бога-отца и в воскресение мертвых, пожелал креститься и пребывать всю свою жизнь с “Великим Царем”. Я думаю, что это был первый росток легенды о Симоне Петре.

“Они роздали свое имущество неимущим,—продолжает автор,— и, надев белые одежды, пошли в город Святого Примиренья. Проходя через “Контр-Столицу",⁴¹ они вошли в гостиницу, где перед дверями сидел сын хозяина Филоксен, ученик софиста Ливания. Он взял для перевода стихи Гомера, но не мог переложить их на “риторский” латинский) язык и был от этого в отчаяньи.

И вот “Великий Царь” написал ему сразу три перевода и когда юноша понес их своему учителю, “тот, пораженный, прибежал в гостиницу, чтобы увидеть там переводчика”, и, вероятно, последовал за ним.

Придя в город Святого Примиренья, они поклонились Единому богу и, явившись к тамошнему епископу Величайшему (Максиму), просили крестить их в Эридане (Иордане). И вот, когда "Великий Царь” вошел в воду, “на него снизошла как бы огненная молния, а из нее вылетел голубь, который, спустившись на реку, возмутил воду и улетел обратно на небо. А стоящие на берегу, видя это, убоялись великим страхом и прославляли бога”.

Читатель видит сам, что это та же самая легенда, как и в Евангелиях о крещении Иисуса, только в Евангелиях она более разработана в деталях.

После этого “Великий Царь” пробыл год в городе Святого Примиренья, а затем ушел в Контр-Столицу (Самарию?), где был рукоположен в диаконы архиепископом “Заботливым” (Мелетием). “Оттуда он пошел в Царственный город, и накануне его прихода тамошний епископ Леонтий (лев) имел видение, что к нему придет вдвоем тот, кто будет в свое время Верховным Епископом".

“Он послал архидиакона и клирика к восточным воротам, сказав, чтоб встретили там двух странников и привели к нему".

При приходе к нему “Великий Царь” и “Добросовет”, его спутник, оказались совершенно такими, какими они были в его видении, “и он, увидев их, прославил бога и, созвавши к себе всех именитых граждан города, поведал им это”.

“Великий Царь” и в Царственном городе, который едва ли можно смешивать с Палестинской Кайсарией, вел такую же жизнь, какою перед этим он ее видел, обходя Египет, Палестину, Сирию и Месопотамию, у тамошних подвижников".

Вскоре умерли Леонтий и его преемник Гермоген, и архиепископом избрали Евсевия, человека добронравного, но не искусного в книжной премудрости.

“Он стал завидовать славе и знаниям "Великого Царя"”, остававшегося и при нем учителем юношества, и “Великий Царь” скрылся от него в пустыню, куда вызвал письмом и своего друга “Бодрствующего” (Григория). “Тогда сошлось к нему—как и к Иисусу в пустыню — множество учеников, и мать его, оставшись вдовою, поселилась недалеко от него в селении. “Великий Царь” и “Бодрствующий” некоторое время учили в пустыне, а в городах возникли “многие ереси”, и из-за этого отец “Бодрствующего” вызвал его к себе в город “Назианс”, а “Великого Царя” вызвал архиепископ Евсевий в Царственный город бороться с арианами (евангельскими фарисеями)". Там, после смерти Евсевия, "Великий Царь", по указанию “святого духа”, был возведен на архиепископский престол, и тут же он посвятил своего брата Петра в пресвитеры, а потом в августейшие (севастейские⁴²) епископы.

Его мать умерла в это время в 90-летнем возрасте, имея кроме него и Петра, еще третьего сына, тоже "Бодрствующего" (Григория), будущего епископа Нисского, дочь Макрину и других детей, “воспитанных в великой добродетели”.

“Однажды “Великий Царь”, уединившись, молил Бога дать ему благодать, разум и Святого Духа и после шести дней впал как бы в исступление, а на седьмой день, когда он начал совершать свою литургию (литургия Василия Великого) и приносить бескровную жертву, “Добросовет” и все первейшие клирики увидели небесный свет, осенивший алтарь, и мужей в светлых одеждах, окруживших “Великого Царя”. Видевшие это его преображение упали на свои лица, как апостолы при преображении Иисуса, проливая слезы умиления и славя бога. А “Великий Царь” велел сделать в память этого события золотого голубя и повесил его над престолом алтаря”.

Отсюда мы видим, что учение о появлениях святого духа в виде голубя началось лишь со времен Василия Великого, т.-е. с половины IV века.

После этого произошло с “Великим Царем” много чудес. "Когда он совершал однажды службу, один “иудей” (т.-е. по-русски—богославный) захотел проникнуть в тайну его служения и, войдя в церковь, вдруг увидел, что у “Василия” в руках ребенок, которого он разрезал ножом и причащал им верных. Причастился с ними и “иудей” и, унеся часть домой, увидел, что это были настоящее тело и кровь. Он показал их своей жене, и они оба, уверовавши, пришли к “Великому Царю” и приняли от него крещение со всем их домом”.

“Всякий раз, когда “Великий Царь” совершал таинство в своем алтаре, золотой голубь, которого он повесил над ним, как символ святого духа, троекратно сотрясался, а когда раз этого не случилось, “Великий Царь”, удивленный, посмотрел кругом и увидел, что один из диаконов подмигивает молоденькой женщине, стоявшей перед алтарем”. Тогда он повелел повесить в дверях церковного святилища завесу и “запретил женщинам проникать за нее”.

Император Валент, наследовавший “убитому Меркурием” Юлиану, смущал церковь арианством. Придя в Контр-Столицу, он хотел привести в арианство и самого “Великого Царя”, посылая к нему бояр и дам. Но когда и дамы не помогли, его правитель (епарх) Модест призвал его к себе и “стал ему яростно грозить”.

“Поразмысли до утра!”—сказал он, наконец, и доложил обо всем Валенту. Но тот на этот раз не только не велел принуждать “Великого Царя”, но даже сам пришел к нему в дом. Там “Великий Царь” почти привел его к своей вере, но, когда Валент уехал в Контр-Столицу, ариане опять отвратили и возбудили его. Он осудил “Великого Царя” на изгнание [как раз в то время, когда, по моему вычислению, был суд “Морского Копьеносца” (Понтийского Пилата) над евангельским “Царем Богославных”], но, когда царь хотел подписывать приговор, вдруг произошло землетрясение, и письменная трость сломалась в его руке. Он взял (будто бы!) вторую трость, но и она сломалась, он взял третью, но и с ней случилось то же, и, кроме того, рука его так задрожала, что испуганный Валент разорвал свой декрет.

Однако, ариане (фарисеи) снова “озлобили его”, и Валент послал к нему своего сановника "Воскресшего" (Анастасия), который привел его в Контр-Столицу на суд “Понтийского Епарха”,-опять как Иисуса перед “Понтийского Пилата”.

Тот тоже хотел привести его в арианскую веру и угрожал ему, как Пилат Иисусу, смертью.

Невольно ожидаешь, что далее пойдет евангельское описание избиения и столбования, но этот эпизод, как уже перешедший в "миф о Христе", оказался исключенным, и спасение “Великого Царя” объяснено не землетрясением и лунным затмением 368 года, к которому мы здесь подошли по времени, а другим чудом.

“В это самое время, — говорят Жития Святых, — вдруг заболел сын Валента в Галатии. Царица сказала своему мужу: “Это за “Великого Царя”. Освободи его от казни и попроси исцелить нашего сына”. Валент сделал по ее словам. И как только освобожденный от смерти "Великий Царь" помолился, тотчас же выздоровел сын Валента”.

“Тогда ариане (т.-е. евангельские фарисеи), преисполнившись зависти, сказали Валенту: “И мы могли бы сделать то же самое". Они “прельстили его” окрестить исцеленного "Великим Царем" сына по их обряду, но едва они поднесли его к купели, как он умер на их руках”.

Когда “Воскресший” рассказал об этом чуде (или, вернее, о воскресении из мертвых самого столбованного Валентом "Великoгo Царя") Валентиниану, брату и западному соправителю Валента, тот, изумившись, прославил Бога и послал “Великому Царю” много даров, на которые тот построил больницы и приюты в разных городах. Он исцелил также и заболевшего правителя Модеста, судившего его. А потом, когда вместо Модеста был назначен епархом Евсевий, родственник Валента, произошло такое событие.

В “Царственном городе”⁴³ жила молодая и очень красивая вдова, по имени Вестиана, дочь сенатора Аракса. Епарх Евсевий захотел отдать ее насильно замуж за своего сановника, но она, не желая, убежала к “Великому Царю”, который послал ее в монастырь к своей сестре Макрине. Не найдя беглой дамы ни в монастыре, ни в спальной самого “Великого Царя”, посланные хотели его пытать. Тогда все жители “Царственного города” и их жены, с оружием и кольями, побежали к наместнику, чтоб его убить, и он, испугавшись, отпустил им “Великого Царя”.

Затем в Житиях Святых следует такой рассказ, который я переведу почти без сокращения, чтоб сохранить его колорит.

“По свидетельству эллина Элладия, преемника “Великого Царя” и самовидца его чудес, некий синклитик, именем Протерий, посещавший многие святые места, захотел отдать свою дочь в монастырь на служение Богу. Но диавол, исконный ненавистник добра, подстрекнул одного из слуг Протерия на чрезвычайное вожделение этой девицы. Обезумевший от любви слуга пошел к волхву и обещал ему много золота, если он ему поможет получить ее в жены.

— Я пошлю тебя к моему господину, дьяволу, — сказал волхв, — и он поможет тебе, если ты исполнишь его желание.

Слуга обещал сделать все, и волхв, взяв бумагу, написал дьяволу такое письмо:

“Владыка мой! Так как мне полагается отторгать христиан от их веры и приумножать твою часть, то посылаю тебе подателя этого письма, юношу, разженного страстью к одной девице, и прошу тебя оказать ему помощь, так как если ты исполнишь его желание, то прославлюсь и я и буду привлекать к тебе многих с еще большим тщанием”.

Волхв отдал юноше это письмо и сказал:

— Иди ночью и встань на эллинской могиле. Подними мою записку в воздух, и к тебе тотчас явятся те, которые приведут тебя к дьяволу, и ты отдашь ему мое письмо.

Встав на гробнице ночью, юноша начал призывать бесов. Лукавые тотчас предстали перед ним и с радостью повели его к своему князю, который сидел на превысоком престоле с тьмой окружавших его нечистых духов.

Юноша дал ему записку от волхва, и дьявол, прочитав ее, спросил:

— Веруешь ли ты в меня?

— Верую, — ответил юноша.

— Отрицаешься ли своего Христа?

—Отрицаюсь. Дьявол подумал некоторое время и потом сказал:

— Часто вы, христиане, просите меня, когда вам нужна моя помощь, и с уверениями приходите ко мне. А когда я исполню ваше желание, вы отрекаетесь от меня и вновь возвращаетесь, к Христу, который по своей благости и человеколюбию обратно принимает вас. Теперь я перестал верить вашим словам. Напиши-ка мне на бумаге, что добровольно обещаешься быть моим во-веки веков и терпеть со мной вечную муку после судного дня. Тогда у меня будет расписка, и я представлю ее в судный день, а теперь исполню твое желание.

Юноша написал такое условие, и Душепагубный Змий послал к девице бесов, специально занимающихся любовными делами, и они разожгли ее непреодолимой страстью к юноше. Упав на землю, она начала кататься и умолять своего отца, чтоб отдал ее в жены любимому ею человеку, и угрожала ему, что иначе лишит себя жизни, и он, отец, ответит за нее в судный день.

— Что сделалось с моей дочерью?—воскликнул в ужасе Протерий. —Кто украл мое сокровище, прельстил мое чадо и помрачил свет моих очей? Не сведи меня, дитя, с печалью в ад, не посрами своего благородства, выйдя замуж за раба. Постригись в монастырь, куда я предназначил тебя!

Но она ни во что не ставила слова своего отца и повторяла одно и то же:

— если ты не исполнишь моей просьбы, я себя убью. По совету родственников и друзей, Протерий попустил совершиться ее воле и, призвав слугу, освободил его, отдал ему в жены дочь и дал им много имущества.

Через некоторое время после того, как исполнилось это дьявольское воздействие, было замечено, что юноша не ходит в церковь и не причащается святых тайн.

Жена его исполнилась отчаянья. Упав снова на землю, она начала раздирать себе ногтями лицо, бить кулаками в грудь и вопить.

— Кто расскажет моему отцу об этом моем стыде? Увы, мне несчастной! Какая мне грозит погибель! Зачем родилась я на свет и зачем не умерла, родившись? Она побежала к “Великому Царю”, восклицая:

— Помилуй меня, послушавшуюся бесовского совета! “Великий царь” призвал ее мужа, и тот рассказал ему подробно, как продался бесу за девицу.

— Не скорби об этом,—сказал ему “Великий Царь”.—Бог человеколюбив и приемлет кающихся. Веруешь ли, что спасешься?

— Верую. Господи,—сказал он (как эпилептик евангельскому учителю, Mapк 9, 21),—помоги моему неверию.

“Великий Царь” замкнул его (чтоб не утащили бесы) внутри священной ограды, велел ему молиться, и сам пребывал три дня и три ночи в неустанной молитве. Потом он пришел к юноше и спросил:

— Как чувствуешь себя, мой сын?

— Я в великой беде, — ответил тот. — Не могу переносить страшного бесовского вопля, видений, стрел и избиения меня камнями. Они держат в руках мою расписку и кричат: “Ты сам пришел к нам, а не мы к тебе!”

— Не бойся,—сказал ему “Великий Царь”,—только веруй. И, подкрепив его немного пищей, перекрестил снова и запер.

После нескольких дней он опять пришел и спросил:

— Как себя чувствуешь, сын мой?

— Отдалились от меня их вопли и угрозы, а самих бесов ужe не вижу более.

“Великий Царь” снова дал ему немного поесть и, замкнув его, ушел. На 14-й день он, придя, задал ему тот же вопрос?

— Как чувствуешь себя, мой сын?

— Хорошо,—отвечал юноша.—Я видел тебя боровшимся с дьяволом и одолевшим его.

“Великий Царь” вывел тогда юношу из заточения, призвав весь церковный причт и благочестивых людей вне храма и сказал:

— Прославим, братья, нашего человеколюбивого бога, который хочет принять обратно погибшую овцу. Надо нам всем молиться, чтоб посрамить врага наших душ.

Он совершил всенощную, постоянно возглашая: “господи, помилуй!”. А утром повел юношу в церковь с общим пением псалмов и церковных гимнов. Но дьявол бесстыдно пошел за ним, желая вырвать юношу из рук “Великого Царя”.

— Пресвитер божий!—завопил юноша.—Помоги! не отдавай меня!

Но дьявол с таким нахальством ополчился на него, что терзал и самого “Великого Царя”.

— Бесстыдный душегуб! Начальник тьмы и пагубы!—сказал ему “Великий Царь”, обернувшись.—Недостаточно ли тебе твоей собственной погибели? Зачем не перестаешь преследовать созданий моего бога?

— Обижаешь ты меня, обижаешь, “Великий Царь”!—возопил дьявол во всеуслышание.

— Да запретит тебе, да запретит тебе господь, дьявол! -сказал ему “Великий Царь", удерживая юношу. Но дьявол все кричал:

— Обижаешь ты меня, “Великий Царь!” Не я к нему пришел, а он ко мне, и он дал мне расписку, которую я теперь держу в моей руке и представлю в судный день.

— Поднимите все свои руки к небу!—сказал "Великий Царь" и ответил дьяволу: — До тех пор не опустят мои люди своих рук, воздетых к небу, пока ты не отдашь мне расписку! И он велел всем, поднявшим руки, неустанно кричать:

— Господи, помилуй! Много часов все кричали, держа руки поднятыми, и вот дьявол не мог более этого вынести. По воздуху, на глазах всех, пронеслась расписка юноши и упала прямо в руки "Великого Царя".

— Твоя это расписка? — спросил он.

— Моя, — ответил юноша. “Великий Царь” разодрал ее на части перед всеми и, причастивши юношу и наставивши его, вручил его жене, неумолчно славословившей и благодарившей бога”.

Мы видим здесь уже дальнейшую средневековую разработку первичной христианской демонологии, при чем “Великий Царь” из основателя христианства сделан уже лишь основателем христианской литургии и, таким образом, нежданно-негаданно стал последователем самого себя. Все, что смог тут сделать дьявол, это сосватать жениху девицу, предназначенную первоначально для монастыря, и больше ничего!

А вот и еще рассказ от имени того же Элладия:

“Однажды “Великий Царь” был осиян божией благодатью и сказал своим ученикам:

— Идите за мною, и вы увидите славу божию. Он повел их из города, не говоря никому куда. А в это самое время за городом в селе сидел в своем доме пресвитер “Воскресший” (Анастасий), с “Богорожденной” (Феогнией)”, которая сорок лет считалась всеми его бесплодной женой. Но она не имела детей только потому, что оба втайне пребывали в ангельском безбрачии.

“Воскресший” тоже имел на себе святого духа и сказал Феогнии:

— Я пойду на поле возделывать землю, а ты, госпожа-сестра, укрась дом, и в 9 часов дня, зажегши свечи, иди навстречу “Великому Царю”, который хочет нас посетить.

Она удивилась его словам, но сделала приказанное. Когда “Великий Царь” был уже недалеко, она встретила его и поклонилась до земли.

— Здорова ли ты, Богорожденная? — спросил ее он. Она ужаснулась, слыша, как он назвал ее по имени, не видев ни разу, и сказала:

— Здорова, святой господь.

— Где брат твой “Воскресший”?—спросил он.

— Не брат он, а муж мне, — ответила она. — Он ушел на поле возделывать землю.

— Нет, он дома, не трудись искать его в поле,—ответил ей Великий Царь. — И он не муж тебе.

Она ужаснулась еще более, увидев, что “Великий Царь” знает все, и, трепеща, упала к его ногам, говоря:

— Помолись за меня, грешную, пресвитер бога, потому что я вижу в тебе великие и чудные вещи!

“Великий Царь” помолился о ней перед всеми, и когда вошел в дом, то все убедились, что муж ее оказался уже там. Увидев “Великого Царя" и целуя его ноги, он сказал (как в Евангелии):

— Откуда мне сие, да прииде святитель господа моего ко мне?

— Пойдем в церковь и совершим служение богу,—ответил ему “Великий Царь” и приказал “Воскресшему” служить литургию. Тот отрицался, говоря:

— Меньший благословляется от большего.

Но “Великий Царь” сказал ему:

— Присоедини послушание к другим твоим добродетелям. И вот во время возношения святых тайн, все увидели, как святой дух в огненном видении сошел с неба и окружил “Воскресшего” своим сиянием.

По выходе из храма все пошли в его дом, где он предложил им пищу.

— Скажи мне, откуда у тебя средства к жизни и как ты живешь?—спросил его “Великий Царь”.

— Я грешный человек,—ответил “Воскресший”.—Имею две пары волов. На одном пашу сам, а на другой паре мой наемник. Доход с одной идет на прием странников, а с другой — на уплату податей. Моя жена трудится вместе со мною и прислуживает мне и странникам.

— Зови ее твоей сестрой,—ответил “Великий Царь”,— потому что такова она для тебя. Расскажи мне о твоих добрых делах.

— Ничего доброго не сотворил я на земле, — ответил ему

“Воскресший".

Но “Великий Царь” сказал ему:

— Пойдем и посмотрим.

Он повел его к одинокой хижине в поле и сказал:

— Отвори дверь.

— Не входи туда, Священнослужитель бога, — ответил ему “Воскресший”, — там нет ничего, кроме ненужных для дома вещей.

— Из-за них-то я и пришел к тебе,—сказал ему “Великий Царь”, и когда “Воскресший” снова не захотел исполнить его приказания, он сказал:

— Откройтесь, двери!—и они открылись сами собой. Войдя в хижину, все увидели там прокаженного, у которого многие члены уже отгнили и отвалились. Никто о нем не заботился и не знал, кроме самого “Воскресшего” и его сестры.

— Зачем ты хотел утаить от меня это твое сокровище?— спросил “Великий Царь”.

— Он гневлив и досадителен,—ответил “Воскресший”,— и я боялся показать его тебе, дабы не погрешил он каким-нибудь словом против твоей святости.

— Добрый подвиг делаешь ты, — сказал ему “Великий Царь".—Оставь и меня послужить ему в эту ночь.

Он остался один с прокаженным, все время пребывая в молитве, а утром вывел его вон совершенно здоровым”.

Не находим ли мы и в Евангелиях о чудесном исцелении прокаженного “Великим Царем Иудейским”? И если легенда обставлена там другими деталями, то не свидетельствует ли это лишь о том, что оба рассказа о чудесной врачебной деятельности “Великого Царя” создались параллельно друг другу, а не переписаны один с другого?

Прочтем теперь чудо и в другом роде.

Ефрем Сирин, услышав в своей пустыне о чудесах “Великого Царя”, молил бога, чтоб он показал ему его хотя бы в видении. В ответ на это ему был показан огненный столб, вершина которого касалась неба, и голос с неба сказал ему:

— Ефреме, Ефреме! Каким видишь ты этот огненный столб, таков и есть “Великий Царь”.

Взяв с собой переводчика, так как сам он не знал греческого языка, Ефрем отправился в Царственный город на праздник богоявления, чтоб посмотреть такого человека. Еще издалека он увидел “Великого Царя” и его спутников, идущих в церковь в светлых одеждах.

Он повернулся к переводчику и сказал:

— Думаю, что всуе мы трудились, брат мой! Этот человек не таков, каким я видел “Великого Царя”.

Войдя в церковь, он стал тайно в одном из темных углов и размышлял в себе:

— Не могу поверить, чтоб он был тот огненный столб. “Великий Царь”, зная о его присутствии в мыслях, призвал своего диакона и сказал:

— Иди к западным дверям церкви. Там найдешь ты монаха в углу вместе с другим, молодым и малобородым человеком и скажи первому:

— Иди в святилище, верховный епископ зовет тебя.

Архидиакон, раздвинув с трудом народ, дошел до Ефрема и передал ему приказание. Ефрем же, узнав через переводчика о его словах, ответил:

— Ты ошибся, брат мой. Мы чужестранцы и неведомы твоему епископу.

Диакон пошел сказать это “Великому Царю”, который читал тогда присутствующим людям священное писание, и Ефрем видел, как огненный язык говорил из его уст (кaк в Anoкaлuncuсе у Иисуса).

Окончив чтение, “Великий Царь” снова послал архидиакона к Ефрему:

— Скажи тому монаху: господин Ефрем! Войди в святой алтарь, тебя зовет верховный епископ.

Услышав свое собственное имя, Ефрем удивился и, совершив коленопреклонение, сказал:

— Воистину велик ты, “Великий Царь”! Воистину ты огненный столп, воистину святой дух глаголет твоими устами!

Но он подошел к нему только, когда служба окончилась и когда “Великий Царь” вошел в сосудохранилище. Он поцеловал Ефрема и сказал:

— Хорошо, что ты пришел, отец мой, изгоняющий бесов. Ефрем причастился святых тайн из рук "Великого Царя" и потом, во время трапезы, сказал:

— Святейший отец! Прошу у тебя одной благодати: я знаю, что бог дает тебе все, о чем ты просишь. Умоли же его, чтобы дал мне дар говорить по-гречески.

— Большого ты просишь, но пойдем в храм, — ответил ему “Великий Царь”—и помолимся об этом, ибо написано: “он сотворит волю боящихся его, услышит их молитву и спасет их”.

Они молились в церкви несколько часов, после чего “Великий Царь” сказал Ефрему:

— Почему ты не приемлешь пресвитерского посвящения? Ты его достоин.

— Я грешный человек, — ответил ему Ефрем по-сирийски.

— Сотворим еще поклонение, — сказал ему “Великий Царь". И когда они лежали ниц на земле, он положил свою руку на голову Ефрема и произнес молитву диаконского поставления. И тотчас Ефрем воскликнул на чистом греческом языке:

— Спаси, помилуй, наставь и сохрани нас, боже, твоею благодатью!

Так исполнилось писание: “тогда вскочит хромой олень, и ясен будет язык заикающихся”,—заканчивает древний повествователь свою легенду. Но это же пророчество было и о Христе.

Таков первый зародыш легенды об огненных языках апостолов и о сошедшей на них способности говорить на иностранных диалектах. Здесь Ефрем напоминает апостола фому.

Когда беззаконный царь Валент был в Победном Городе (Никее по-гречески), — продолжают свои рассказы Жития Святых, — к нему приступили ариане-фарисеи. Они просили отнять у православных тамошную соборную церковь и отдать ее их сборищу. Злой царь Валент исполнил это и отошел в Царь-Град.

Благочестивые же пошли к “Великому Царю” с воплями и рыданиями, рассказывая о нанесенной им обиде.

“Великий Царь” утешил их своими речами и, отправившись в Константинополь, сказал императору:

— В судах живут царская правда и честь, а ты судил неправильно, изгнав православных из святой церкви и отдав ее злославным.

— Опять приходишь ты на досаду мне! — воскликнул Валент. — Пойди-ка к ним сам и попробуй-ка рассудить ариан и православных так, чтобы и те и другие были довольны!

Взяв письмо об этом, “Великий Царь” возвратился в Победный Город и, призвав ариан, сказал:

— Вот император дал мне власть сотворить правый суд между вами и православными. Поступим же так: придите вы, ариане, и вы, правоверные, затворите спорную церковь и запечатайте ее двери, одни своими и другие своими печатями. Приставьте крепких сторожей, и пусть достанется церковь тем, при чьей молитве откроются двери.

— А если не откроются ни при ком? — спросили ариане (фарисеи).

— Тогда да будет церковь ваша, — ответил им “Великий Царь”.

Эти слова понравились арианам, а православные скорбели за “Великого Царя”, говоря, что он решил не по истине, а по страху императора.

Ариане молились три дня и три ночи, но не было им никакого знамения. Они взывали: “Господи, помилуй!”. Но ничего не было в ответ, и на четвертый день они ушли со стыдом.

А “Великий Царь”, собрав всех своих сторонников с их женами и детьми, пошел сначала в церковь мученика Диомида, совершил там всенощное бдение, и лишь утром отправился к запечатанной соборной церкви.

— Поднимите руки к небу, — сказал он, когда все были пред ее дверями, и возглашайте непрестанно: “господи, помилуй!”.

Когда все сделали это и замолчали, он перекрестил три раза дверь, и вот тотчас произошло землетрясение, пошатнулись косяки дверей, сломались печати, и царские двери сами раскрылись, как от сильной бури, и ударились своими створками о стены.

Бесчисленное множество ариан, увидев это чудо, отказались от своего злоучения и примкнули к правоверным.

Валент, узнав об этом преславном чуде, испугался, но ослепленный злобой все же не обратился к истинной вере и потому погиб злою смертью. После раны, полученной им при поражении его войска во Фракии, он бежал и скрылся в плевнице, а его враги, окружив его, зажгли ее стены, и он перешел из ee огня прямо в огонь неугасимый в тот же год, как умер и Великий Царь (378 г.).

Для меня несомненно, что рассказ о споре за соборный храм и о его разрешении “Великим Царем”, навеян землетрясением, действительно бывшим в последние годы царствования Валента, что было объяснено наказанием его за неверие в новое религиозное учение. Не идет ли здесь речь о том землетрясении, которое в Евангелиях отнесено ко времени неудачного столбования “Спасателя”, когда, как говорится там, завеса храма разорвалась от верхнего края до нижнего?

А вот и еще рассказ, напоминающий недоумения средневековых христиан относительно того, что апостол Петр жил как муж со своей женой и имел сыновей и дочерей, несмотря на свой епископский сан.

“Августейший Епископ” Петр, брат “Великого Царя”, — говорят нам Жития, — был обвинен в том, что живет со своей женой не как брат, а как муж. “Великий Царь” отправился к нему, и когда Петр и его жена легли вместе спать в церкви, он с пятью праведными мужами тоже вошел в нее тайно, и все они видели, как ангелы Божии, летая над Петром и его женой, мазали их ложе ароматным миром. Тогда “Великий Царь” велел собраться всем верующим и, чтоб еще раз испытать, правильно ли поступает Петр, приказал принести железный сосуд, полный раскаленными углями. Он сказал жене Петра:

— Приподними подол твоего платья!—и велел насыпать в него раскаленных углей. То же он сделал и с Петром. Оба они много часов держали горящие угли в своих одеждах, но одежды обоих остались совершенно невредимыми. А когда они, наконец, высыпали угли на землю, по слову “Великого Царя”, не оказалось ни малейшего следа на их платьях”.

Так было разъяснено дважды, что епископ Петр мог спать в храме на одном ложе со своей женой, не подвергаясь за это порицанию. Но, конечно, средневековый монах, сообщающий эту деталь, не преминул дополнить, что эти чудеса вышли так хорошо лишь потому, что Петр спал со своей женой лишь как брат с сестрой, а не по-супружески.

Несколько в ином роде приведен затем и другой рассказ. В Царственном городе жила богатая и благородная вдова, которая долго, как евангельская Мария Магдалина, предавалась самой греховной жизни, но, наконец, обратилась к богу, рыдая и говоря:

— Горе мне, грешной! Как отвечу я праведному судье о стольких моих грехах?

Она села за стол, написала па папирусе все свои грехи, а в конце списка назвала еще один из своих грехов, самый тяжкий. Она запечатала бумагу опалом, чтобы никто не мог прочесть, и, увидев “Великого Царя”, идущего в церковь, упала перед ним на колени. Она подала ему письмо и просила очистить ее молитвою от всех изложенных в нем грехов, не распечатывая.

“Великий Царь” взял ее бумагу, повергся перед алтарем и молился всю ночь, а утром отдал женщине ее письмо и велел посмотреть, что в нем осталось. Когда она раскрыла его, то увидела изглаженными все свои грехи, кроме последнего, тягчайшего.

Ужаснувшись, она снова упала к ногам “Великого Царя”.

— Умоли бога и о самом тягчайшем моем грехе! — вопила она.

— Иди в пустыню,—сказал “Великий Царь”.—Ты найдешь там Ефрема. Дай ему твое письмо, и пусть он умилостивит о тебе бога.

С великим трудом она прошла по пустыне к Ефрему.

— Помилуй меня, отец! Не поленись помолиться об одном моем грехе, так как от всех остальных очистил меня “Великий Царь”.

Но он ей сказал:

— Отойди от меня, потому что я и сам нуждаюсь в помощи от других. Раз “Великий Царь” умолил бога о всех твоих грехах, то может умолить и об одном. Только торопись вернуться назад, чтоб застать его в живых.

Она спешно возвратилась в Царственный город, но там уже несли “Великого Царя” на погребение. Она бросилась на землю перед его гробом и, обращаясь к нему, как к живому, стала упрекать его.

— Увы мне, божий человек! Для того ли ты отсылал меня в пустыню, чтобы я всуе понесла столько трудов? Да видит это бог и да рассудит между мною и тобою! Ты сам мог помочь мне, а отослал меня к другому, который не может!

Она бросила письмо со своим грехом на верх одра святого и вопила всем о напрасном труде, который он ей доставил.

Один из клириков, желая увидеть, какой это такой самый тяжкий ее грех в конверте, распечатал его, но увидел, что весь лист был чист.

"Так и по смерти своей совершил чудо Великий Царь”, доканчивает автор эту наивную историю, напоминающую евангельский рассказ о Марии Магдалине.

А вот еще и другая легенда о смерти Великого Царя.

Один врач, по имени Иосиф, живший в Царственном городе и державшийся иудейского вероисповедания, был так учен, что мог даже за пять дней предсказать час смерти любого больного человека.

Когда “Великий Царь” заболел смертельно, он призвал к себе этого врача, как бы для медицинской помощи, и спросил, испытуя:

— Что ты думаешь обо мне, Иосиф? Иосиф, “осязав жилы святого”, отошел и сказал домашним:

— Приготовьте все к погребению, он умрет сегодня, раньше чем зайдет солнце.

— А если я останусь жив до 6 часов утра, то что ты сделаешь, Иосиф?—спросил услышавший это “Великий Царь”.

— Пусть я сам умру тогда,—ответил ему врач.

— Ты умрешь для греха, но оживешь для бога,—ответил ему “Великий Царь”.

— Клянусь тебе, владыко, — сказал ему врач, — если ты останешься жить до утра, то я исполню твою волю, что бы ты ни приказал.

И вот утром следующего дня "Великий Царь" послал за Иосифом, который, не поверивши его слуге, говорившему, что он жив, захотел сам увидеть умершего.

Но когда он убедился своими глазами, что “Великий Царь” жив, он, упав к его ногам, воскликнул: “Велик бог христианский, и нет другого бога, кроме него! Отрекаюсь от богоненавистного богославия (иудейства) и приступаю к истинной христианской вере. Вели, святой отец, безотлагательно крестить меня со всем моим домом”.

— Я сам окрещу тебя, своими руками, — ответил ему “Великий Царь”.

Врач, ощупав его правую руку, сказал:

— Твои силы так изнемогли, что ты не сможешь этого сделать.

— Я имею создателя, укрепляющего нас,—ответил “Великий Царь”.

Он встал, к изумлению всех, с постели, пошел в церковь, окрестил врача, назвав его Иоанном, причастил его божественных тайн, сам отслужил литургию и, поучая, пробыл в церкви до девятого часа.

Только тогда, воздав благодарение, он предал свою душу в руки бога. Это было 1 января, в последний год царствования Валента и в четвертый год царствования Грациана. Он прожил 45 лет и пас свою церковь 8 лет 6 месяцев и 16 дней.

Так оканчивают "Жития Святых" биографию “Великого Царя”, из которой я перевел все, кроме обычных для древних книг многославных разглагольствований теологического характера.

Если верить последним датам, то основатель христианского богослужения “святой Великий Царь” был провозглашен верховным епископом (т.-е. первосвященником бога) в каком-то “Царственном городе” 15 июня 369 года, через год и 3 месяца после вычисленного нами времени столбования евангельского Царя Иудейского. Бегство его в Заморскую (Понтийскую) пустыню вследствие зависти к нему неискусного в книжном писании первосвященника “Доброчтимого” (Евсевия), куда стеклась к нему масса верующих, приходится как раз за год до вычисленного мною времени столбования евангельского царя. Нельзя не поставить в связь друг с другом,—как я уже сделал выше,—оба эти события и не притти к гипотезе, что бегство “Великого Царя” и было результатом неудавшейся попытки столбовать его перед лунным затмением 21 марта 368 года, имевшим место на скрещении небесного экватора с небесной эклиптикой у ног созвездия Девы, что и дало идею о кресте и о матери Деве, стоявшей у его подножия.

За что же могли бы столбовать его в то время, спрошу я еще раз?

Мы уже знаем из начала этого рассказа, что "Великий Царь" как и евангельский Христос, еще с семилетнего возраста был отдан в учение и в двенадцать лет “превзошел всех своих учителей” в афинской Академии Наук, а к пятнадцатилетнему возрасту “изучил все звездочетские (т.-е. астрологические) хитрости”.

Какие же это могли быть хитрости?

Ясно, что только одна: предсказание лунных затмений, которое неразрывно связано с учением о шарообразности земли и с тем, что тень земного шара по временам закрывает луну, когда земля становится как раз между солнцем и луной. Других звездочетных хитростей бьющего в глаза характера не было еще в то время. И мы, действительно, знаем, что IV век был веком борьбы за шарообразность земли против старой традиционной ветхозаветной системы мира, представлявшей небо в виде стеклянного колпака над дискообразной землей, похожей на одинокий плот, плавающий по безбрежному океану бездонных вод, в который погружаются небесные светила при своем закате и вновь выплывают из него, нырнув под землею, на востоке. При этой системе, конечно, нельзя было объяснить лунные затмения.

“Неискусный в книжной премудрости” первосвященник Царственного города Евсевий, конечно, не мог одобрить новаторских идей “Великого Царя”, почерпнутых им в вольнодумной афинской Академии, и не защитил его от фарисеев-ариан, которые думали отвратить лунное затмение, предсказанное им на 21 марта 368 года, посадив его самого на столбе перед лицом луны, которую он будто бы хотел затмить своим чародейством. Гвоздями же, конечно, никто его не прибивал, уже по одному тому, что гвозди в то время были слишком дороги для того, чтобы их тратить на такие дела: к позорным столбам, в случае предварительной пытки, привязывали, как к дыбе, закинув руки за поперечную перекладину, а на шею надевали петлю для того, чтобы человек достаточно намучился, раньше чем руки у него онемеют и он сам упадет в петлю, после чего ему перебивали дубиной колени.

Значит, вся история “Великого Царя” после суда над ним, рассказанная в Житиях Святых, относится уже к жизни евангельского "Спасателя" после его неудавшегося столбования, понимаемого в том или ином из этих двух смыслов, а из жизни до столбования остаются только:

1) страсть к наукам, охватившая его с семилетнего возраста;

2) тесная дружба с “Бодрствующим Богословом” (Григорием Богословом, 328 — 390), почти его ровесником по возрасту, но пережившим его на 12 лет, в котором можно узнать зачаток евангельского мифа об Андрее Первозванном или о Симоне;

3) крещение в Иордане - Эридане от тамошнего епископа “Величайшего” (Максима), в котором нельзя не видеть Иоанна Купалы⁴⁴ Евангелий, и сошествие в это время “святого духа” в виде голубя, при чем вместо евангельского гласа с неба: “сей есть сын мой возлюбленный!” в Житиях изображена “огненная молния” и, конечно, предполагается и соответствующий ей громовой “голос с неба”. Это явно та же самая легенда.

4) “Великий Царь” в Четьи-Минеях после своего крещения рукополагается в какой-то Контр-Столице в церковнослужители (т.-е. в христы) тамошним верховным епископом “Заботливым” (Мелетием) и идет учить в какой-то царственный город, и, в соответствии с этим, в Евангелиях имеем рассказ о Морском Копьеносце (Понтийском Пилате), на утверждение которого был представлен приговор старозаветных теологов, осудивших “Царя Иудейского” на столбование, вероятно,—как я уже говорил выше,—за предсказание лунного затмения (и землетрясения?) на ночь 21 марта 368 г. и чтоб отвратить предстоящую беду этим способом.

Все это было, с нашей точки зрения, до 368 года, а затем мы видим и послестолбную жизнь “Великого Царя” христиан.

Мы видим бегство его в "пустыню Понт", куда он вызвал письмом и своего друга детства “Бодрствующего Богослова”, в котором я предположил уже Андрея Первозванного, и куда стали стекаться к нему многочисленные верующие. Этого, конечно, нет уже в евангельском мифе о Христе, так как после столбования Царь Иудейский, по теологическим соображениям, бежит не в пустыню, а прямо на небо (хотя его не раз встречали ученики на земле же и после этого). Пустыня же отнесена апокрифически к предыдущему времени, где его будто бы искушал сатана, предлагая ему сделаться римским императором.

Затем я отметил уже и другие соответствия. Параллельно евангельскому рассказу об исцелении Иисусом прокаженного мы видим здесь исцеление такого же прокаженного в хижине отшельника “Воскресшего" (напоминающего своим именем евангельского Лазаря). Параллельно евангельскому рассказу о знании Царем Иудейским всех помышлений окружающих его людей и знания всех их тайных дел, мы видим и здесь то же самое по отношению к “Великому Царю” святцев. Подобно тому как Иисус рассказал незнакомой ему самаритянке, что она уже имела пять мужей и что тот, которого она имеет теперь, не муж ее, так и “Великий Царь” Святцев говорит незнакомой ему “Богорожденной", что тот, которого она имеет как мужа, не муж ее.

Параллельно евангельской покаявшейся блуднице, мы имеем и здесь такую же и даже в более разработанном виде, с целым списком ее согрешений, в запечатанном конверте.

В Евангелиях мы видим великого апостола с двойным именем Симон и Петр. А здесь, как прообраз апостола Симона, мы имеем бывшего учителя “Великого Царя”, а потом его ученика “Добросовета” (Евбула), который всюду следует за ним, как и Симон, который по возрасту своему был старше Иисуса. А как аналог его двойника, апостола Петра, имеем и здесь Петра, первосвященника, который тоже, несмотря на свое звание епископа, был женат и имел детей, что и было оправдано ангелами, окружавшими по ночам его супружеское ложе и умащавшими постель его и его жены благовонным мирром, не говоря уже об огненном испытании обоих супругов посредством горящих углей.

Следует ли отсюда, что евангельский Симон Петр есть мифическое объединение двух действительных личностей—“Добросовета-Евбула” и “августейшего епископа” Петра, брата “Великого Царя”?

Я нисколько не удивлюсь, если это окажется не только объединением двух лиц в одном, но даже, как увидим далее, и разделением одного лица на две ипостаси. Не забудем, что и у Иисуса был брат Симон (Марк 6,3). Но это еще не значит, чтобы мы приписали ему и послания апостола Петра, помещаемые в новом завете Библии.

Мы видим здесь Ефрема Сирина, как современника “Великого Царя”, которого тот через диакона призвал к себе, назвав по имени. И не отразился ли он в апостоле Фоме или даже в Нафанаиле, который, услышав от Филиппа о Царе Иудейском, заочно опрашивал: “Может ли быть что доброе из назореев (т.-е. христов)?” Ведь и Иисус тоже назвал его по имени и сказал ему: “прежде чем Филипп встретил тебя под смоковницей, я знал тебя” (Иоанн 2.48). Ведь и Нафанаил, тоже уверовавши в него, воскликнул: “Ты сын божий, ты Богоборческий Царь (по-гречески Василий)”.

Я не хочу здесь перечислять дальнейших аналогии, которые показывают, что многие события в евангельском жизнеописании Иисуса переставлены из его послераспятной девятилетней жизни в до-распятную. К таким, например, несомненно относится его “торжественный вход в Иерусалим” (рис. 50), который мог иметь место уже только после его “воскресения из мертвых”, а также и та небывалая до тех пор репутация великого врача (рис. 51), которая заставляла при одном прикосновении к нему временно выздоравливать нервных больных. “Кого,—думали они, — не может вылечить человек, сумевший воскресить самого себя из мертвых?”

В четьи-минейской биографии "Великого Царя" мы видели лишь ничтожные остатки от тех рассказов, которые о нем ходили, так как большинство таких легенд было перенесено в детали его необычно преувеличенного изображения в вогнутом зеркале Евангелий, и все отброшено, как гигантская тень, от реального “Великого Царя” на отдаленный фон начала нашей эры, где ничего подобного не было.

И если где-нибудь есть возможность исторической разработки этого сюжета, то, конечно, прежде всего в Четьи-Минеях, уже по одному тому, что в них “Святой Великий Царь” не сдвинут со своего хронологического места, хотя и они на девяносто девять процентов — сказки.

С этой точки зрения, евангельский "Спасатель" был действительно “сын Царя-Строителя” (по-гречески Василия Тектона, неправильно переводимого плотником), а мать его действительно могла называться "Приятнословной" (Эмилией).

Воспитывался он первоначально, как мы видели уже в четьи-минейской биографии “Великого Царя”, дома, потом в афинской Академии вместе с Юлианом Цезарем и изучил все тонкости современных ему астрономии, астрологии, медицины, алхимии и других наук, усвоив идею о шаровидности земли и научившись, или даже сам изобретя способ, предсказывать лунные затмения. Учением о шаровидности земли (в память чего на крышах христианских храмов до сих пор ставятся шары с крестами, в отличие от еврейских и магометанских куполов, как символов первобытного неба), он поставил себя сразу в конфликт с существовавшими до него в массах религиозными представлениями, т.-е. со "Старым Заветом", которого особенно держались тогдашние фарисеи, т.-е. ариане.

Конфликт этот едва не окончился для него трагически в одном из крупных административных центров, в правление Понтийского Пилата (по Четьи-Минеям епарха Модеста, а слово Понтийский Пилат не имя, а просто значит—Морской копьеносец). И это вполне соответствует тому факту, что первые семь христианских общин возникли не в Палестине, а именно в Малой Азии: в Смирне, Ефесе, Пергаме, Тиатирах, Сардисе, Филадельфии и Лаодикии, как об этом говорит Апокалипсис, написанный в 395 г. (гл. II и III). А в Эль-Кудсе (называемом нынешними христианами Иерусалимом) не было еще никакой христианской общины даже и в 395 году.

В полном согласии с этим стоит и предание, что Иоанн Златоуст, автор Апокалипсиса, был учеником “Великого Царя”.

Понятно, что в легендах Четьи-Миней есть масса искажений. Товарищ Юлиана Цезаря по афинской Академии “Великий Царь” скорее всего был его другом по вольнодумству, а никак не врагом. И, может-быть, именно для опровержения таких неприятных для средневековых христианских ушей слухов, как предание о дружбе евангельского Христа с Юлианом Философом, и был составлен нелепый рассказ, будто "святой Меркурий" с копьем исчез с изображения “пречистой Девы” (не на звездном ли небе?) по молитве “Великого Царя”, чтобы поразить его школьного товарища, императора Юлиана будто бы восставшего на христианство.

Точно также можно сомневаться и в том, чтобы первая христианская литургия, носящая и до сих пор название “литургии Великого Царя” (литургия Василия Великого), была составлена им в том самом виде, как мы имеем ее теперь. Конечно, раз мы отожествляем его здесь с евангельским Христом, то может показаться, что именно мы, прежде всех остальных исследователей, и должны приписать ему современную литургию, тем более, что тогда именно и исчезнет то нелепое до очевидности утверждение теологов, будто первая христианская литургия появилась лишь через 350 лет после смерти основателя христианства. Но дело в том, что христианские литургии не оставались неизменными в продолжение рукописного периода, когда они еще не были закреплены в определенных формах печатным станком. Каждый отдельный ее манускрипт пополнялся новыми деталями, что было тем легче, чем больше отдельные рукописи разногласили между собою.

Припомним, что и льстивость петербургского святейшего синода дополнила русскую литургию таким количеством песнопений, начинающихся словами: “благочестивейшего, самодержавнейшего, великого государя нашего, императора” и т. д., что было противно слушать не любящему раболепной лести.

Но если даже и теперь в эту веками вырабатывавшуюся литургию вводятся, как мы видим, дополнения, то что же говорить о средних веках, совсем основанных на произволе отдельных церковных служителей?

Новые детали и обряды могли возникать и отменяться тогда по произволу каждого отдельного священника.

Я выше привел рассказ Четьи-Миней о том, как один еврей, проникнув в храм “Великого Царя” под видом христианина, видел своими глазами, как он разрезал там перед алтарем младенца и частями его тела и глотками крови причащал свою паству. А когда этот тайный гость, не проглотив всего полученного им, принес домой остатки и показал жене и родным, то все убедились, что это было настоящее человеческое мясо и кровь. Это,—говорят,— так всем им понравилось, что на другой же день они приняли христианство. И такая вещь сообщается о “Великом Святом” не в талмуде и не у языческих авторов, а в самих православных "Житиях Святых"! Рассказ этот исключен только в их русских переводах. Позднейший редактор церковно-славянских “Четьи-Миней”,⁴⁵ желая объяснить, каким способом мог бы неверующий унести в руке часть тела и крови зарезанного ребенка, предлагает в примечании обратиться по этому поводу к житию святой мученицы Феоктисты, но там мы читаем лишь то, что один рыбак принес ей в коробочке часть таких “святых и престрашных тайн”, с согласия одного священника, для причащения. Конечно, и в приведенном нами рассказе исследователь мог принести их домой во рту, не проглотивши, но здесь нам важно разъяснить совсем не то. По утверждению “Жития Василия Великого, основателя христианской литургии”, “иудей, перешедший по этому поводу в христианство”, видел собственными глазами, как совершилось убийство младенца н всеобщее последующее людоедство и принес вещественное доказательство этого к себе домой. Если бы такой рассказ был приведен не в Житиях Святых, а в талмуде об еврейском богослужении с прибавлением, что при этом и вообще совершалась “престранная мистерия” с причащением всех “настоящей человеческой кровью и телом”, то этого было бы в глазах многих христиан совершенно достаточно для обвинения талмудистов в ритуальном убийстве, если не в наше время, то в прошлое. А здесь, в дополнение к приведенному рассказу, мы имеем и языческих авторов, объяснявших гонения на христиан их ритуальными убийствами на предутренних богослужениях.

Конечно, дикость мысли первобытного человека не имела границ, и потому не было бы ничего удивительного, если бы какому-нибудь теологу-знахарю III или IV века нашей эры действительно пришла в голову мысль, что если принести в жертву младенца в новолуние осеннего равноденствия, когда и новорожденная луна и солнце сходят в подземный мир, и съесть по кусочку его тела и по глотку его крови, то это застраховало бы причастившихся таким способом от смерти на весь предстоящий год. И у него, конечно, могло бы появиться множество приверженцев... Ведь всем хотелось застраховать себя от смерти! Только опыт недействительности такого жизненного элексира мог заставить первобытных людей отказаться от подобного способа.

История и естественные причины возникновения различных религиозных обрядов современных нам богослужений еще не могли до сих пор разрабатываться свободной наукой, но можно думать, что это скоро уже начнется, и свободная наука даст нам новый материал для изучения психологии наших отдаленных предков.

Само собой понятно, что дошедший до нас образ евангельского Христа слишком ясно показывает, что он “любил детей” не в этом смысле, а потому можно думать, что и “Великий Царь” Четьи-Миней, которого он отражает, скорее всего не установил, а отменил жертвоприношение детей или вообще первичный вид древней литургии, сопровождавшийся каким-то шарлатанством, о котором упоминается и в Апокалипсисе,⁴⁶ заменив ее символистикой. Но я все-таки думаю, что этот рассказ не нелепая выдумка, а деталь, взятая из предшествовавшего периода развития религиозных мистерий, и что от какого-то первичного действительного ритуального детоедства (вероятно, раз в год в какой-либо секте) этот ритуал перешел к шарлатанству апокалиптических “николаитов”, ставших потом приготовлять искусственное человеческое тело и кровь из простого теста и красного вина.

Окончательный же результат этих моих соображений таков:

"Великий Царь" (Василий о-Мегас по-гречески) действительно установил первичную христианскую литургию и был зерном, из которого выросла евангельская легенда о “Спасителе”, но мы не знаем, кaкoвa была эта литургия при его жизни. Мы знаем, что взамен ее Иоанн Златоуст, его ученик, составил новую, но и о ней мы не можем сказать чего-либо определенного, так как и она с каждым веком усложнялась и развивалась. Воздержимся же, пока от попыток разъяснить вопрос о возникновении средневекового учения о том, что в причастии мы имеем истинное человеческое тело и кровь распятого(?) евангельского учителя, так как такие попытки еще не могут быть чем иным, кроме гипотез, и возвратимся к тому, что мы “можем” считать за фактическое.

Достоверных портретов его как в виде “Василия Великого”, так и в виде “Иисуса Христа” нигде нет. Все, имеющиеся у нас теперь, есть выдумки средневековых художников, старавшихся изобразить древних знаменитостей в том виде, как они представлялись их собственному воображению. Для примера я даю здесь (рис. 52 и 53) одно из лучших старинных изображений в виде "Спасителя Христа" и один из новейших в виде “Василия Великого", представленного в более позднем возрасте. Не напоминает ли он вам евангельское моление: “да идет эта чаша мимо меня”?

Обратите также внимание и на духа в виде голубя вверху (рис. 53). Ни при каком другом святом этого не принято изображать. Здесь интересно то, что, считая год рождения “Великого Царя" за 333 год, как он дается в “Житиях”, и приняв его за действительное начало христианской эры, мы увидим, что Александр Македонский, умерший в 323 году до нее, умер по этому счету в 19 году нашего юлианского летосчисления и основал Александрию как раз в 1-м году нашей эры.

С этой точки зрения наша эра есть эра Александрийская — от основания Александрии Египетской (ab Urbae condita) точно так же, как была эра от основания города Рима.

Династия Птолемеев в Египте началась, с этой точки зрения, с 10 года нашей эры, и последняя представительница ее, красавица Клеопатра, умершая за 31 год до начала этой эры, должна была по этому счету умереть около 301 года юлианского счета, еще при Констанции Хлоре, на которого, по моим астрономическим вычислениям, и налегает списанный с него легендарный Юлий Цезарь, отнявший Клеопатру у ее прежнего мужа. Она же была историческим зерном и легенды о жене Урии, отнятой царем Давидом.

Таким образом, мы можем довести, хотя уже и в полулегендарном виде, историю Египта до самого начала нашей эры, а римскую едва ли доведем без фантазии далее эпохи 30 тиранов, так как или Александр Север списан с Александра Македонского, или наоборот.

Ранее этого, как увидим из дальнейших пяти томов моего труда, все теряется во мгле, и нет ничего кроме апокрифов.

Точно также и гибель Геркуланума, Помпеи и Стабии при извержении Везувия, относимая к 24 августу 79 года после рождения "Великого Царя”, должна быть отнесена, по нашим воззрениям, к концу IV или началу V века, и это подтвердится, как увидим в одном из следующих томов, исследованием помпейских находок, содержащих хронологические указания.

Из всего вышеприведенного, мне кажется, можно убедиться, что “Великий Царь” Четьи-Миней есть действительно историческое зерно евангельского мифа о Спасателе, или Целителе, как тоже можно перевести еврейское имя Христа. Еще лучше сказать: это не зерно, а первоначально выросшее из него дерево, вершина которого была срезана и посажена отводком на другую хронологическую гряду, на которой и выросла в новое самостоятельное дерево, пустившее мифические ростки до самых небес, а первоначальный росток, оставшись без вершины, пустил самостоятельные мифические ветви, часть которых я и привел здесь. Это обычный способ размножения мифов путем отводков, и нам здесь остается только восстановить историческую вершину мифа о “Великом Царе” Четьи-Миней, т.-е. то, что от нее было отрезано. И мы можем сделать это, руководясь психологическими особенностями мировоззрения древних поколений.

Сделавшись знаменитостью после своего удачного предсказания затмения и воскресения из мертвых, “Великий Царь”, конечно был провозглашен своими приверженцами сыном самого бога Громовержца, а следовательно, и естественным царем всей земли.

Началось восстание в Сирии и Малой Азии с ниспровержением императорских статуй и статуй древних богов, о котором и повествуют греческие историки во время царствования Валента, давшего начало легенде о “черном царе” (Нероне), гонителе христиан.

Принимал ли в этом восстании деятельное участие и сам “Великий Царь”? Возможно, что и нет и что его против воли несли народные волны туда, куда он сам и не предполагал плыть. Но сопротивляться всеобщему местному восстанию не было для него никакой возможности: он стал здесь лишь инертной игрушкой других вожаков, когда заговорили под религиозным флагом материалистические и национальные страсти населения. Инициатива и руководство перешли к тем, кто стал называть себя его апостолами, а он стал лишь чудотворцем, от одного прикосновения к которому исцелялись нервные больные.

Но вот в 377 году он заболел, а 1 января 378 года умер, и через 3 дня после этого, 4 января, мы видим в святцах собор 70 учеников под председательством “брата господня Иакова”.

Каково стало положение действовавших его именем? Понятно — очень скверное. Многие из них наверно не хотели верить, что раз воскресший из мертвых и явный сын бога-Громовержца вдруг умер. Наверно ждали, что вот он скоро второй раз воскреснет и посрамит своих врагов, но дни проходили за днями, и тело начало истлевать.

К февралю неизбежно должен был начаться раскол. Старший брат “Великого Царя”, к которому, по родовому быту того времени, должна была перейти его власть, никогда, конечно, не веривший вполне в его божественное происхождение, помня общее детство, не имел другого выхода, как заявить, что учение о его бессмертии и всемогуществе была ошибка. А дальние верующие, которые не могли собственными глазами убедиться в печальном для них факте, должны были, наоборот, притти к заключению, что в центре их теократической организации, произошла измена, и, естественно, возникла легенда об Иуде-предателе, центром которой стал его брат Иуда. Тезоименитства предателя Иуды “Жития Святых”, конечно, не празднуют, хотя он и был апостол и исполнял лишь пророчества, но он раздвоился в Евангелии на Иуду, брата господня, и на Иуду-предателя, и день смерти первого вспоминается церковью. А другой брат, “августейший” первосвященник Петр, не видевший смерти брата, стал руководителем той фракции, которая признавала “Великого Царя” не умершим, а лишь вознесшимся на небо после того, как ему надоело нежелание многих из его собственных сторонников отречься от всех старых богов.

Так могли естественно возникнуть две первоначальные фракции христианского мира: иудеи (т.-е. богославные), с одной стороны, и ортодоксы (т.-е. православные)—с другой, и мы видим, что естественным родоначальником первых, по всей вероятности, был первый брат “Великого Царя”, “Бодрствующий” (Григорий по-гречески), он же “Богословный” (Иуда по-сирийски); естественным родоначальником вторых—“Петр”, которого находим и в “Житиях Святых”, как брата Иисуса (стр. 164, братья Василия Великого).

Но этот брат не попал в таком звании в Евангелия, а был привит, как апельсинное дерево к лимонному, к старейшему сотруднику “Великого Царя”—Симону.

С этой точки зрения легче всего объясняется быстрое распадение христианского мира на “богославных”—иудеев, и православных—ортодоксов.

В то время как “иудеи”, бывшие свидетелями естественной смерти “Великого Царя”, выработали себе мессианское учение, ортодоксы с Петром во главе все еще ждали, что он воскреснет снова и явится к ним живой и невредимый. Повидимому, возвращение его ожидалось в 378 году на день воскресения из мертвых, т.-е. на первое воскресение после первого полнолуния за весенним равноденствием, и за семь недель до этого был назначен всеобщий пост и мольба о возвращении. Обычай этот остался и до сих пор. Самым жгучим моментом была, конечно, пасха в 378 году. И мы должны представить себе, что произошло в умах, когда прошел и этот срок, бывший в 378 году в воскресенье 1 апреля, и когда ничего особенного в природе не произошло. Не отсюда ли ведет свое начало и обманная репутация этого 1 апреля, сохранившаяся до сих пор?

Оставалось для выяснения дела созвать главнейших вожаков тогдашнего христианства, которые, собравшись 30 июня в числе 12, решили, что “Великий Царь” не умер, а только вознесся на небо, и надо продолжать прежнее учение, ожидая его пришествия на следующий 379 год, когда пасхальное воскресение было 21 апреля. Потом все было повторено и третий раз в 380 году, когда пасхальное воскресение было 12 апреля.

Это была, на деле, только тройная прелюдия к первому Константинопольскому собору, созванному в 381 году, где и сформировался второй тезис “символа веры” о сыне божием:

“И во единого (верую) господа нашего Иисуса Христа, сына божия, единородного, рожденного отцом прежде всех веков, света от света, бога истинного от бога истинного, рожденного, не сотворенного, единосущного отцу, через которого все произошло”. А первый член об единобожии,—как я уже говорил,—был резюмировкой арианского Никейского собора.

Такой представляется первичная эволюция христианства и иудаизма с рационалистической точки зрения, как двух ростков, выросших из одного и того же корня, но на разных территориях.

Посмотрим, в заключение, что говорится в “Житиях Святых” о двух братьях "Великого Царя".

Первосвященник Бодрствующий (по-гречески Григорий) прошел от юности все книжные учения до самого конца, был славным ритором и прекрасным философом. “Он женился на Феозве, которая была украшением церкви и сделалась потом диакониссой”. Оставшись вдовцом, Григорий был посвящен в первосвященники (епископы), но ариане при Валенте изгнали его около 370 года,

и он 8 лет, до самой смерти Валента, скитался по различным странам. Когда Феодосий вступил на престол и был созван Константинопольский собор в 381 году, он был его участником. и “умер в глубокой старости”. Я уже говорил, что это возможный основатель иудаизма (т.-е. богославия), откуда и получил прозвище богославный (Иуда).

А о брате Петре не находим в “Житиях” ничего самостоятельного, вероятно, потому, что все оно внесено в биографию апостола Петра. Рассмотрим же вкратце и эту биографию.