12. МЕСТО, КОТОРОГО НЕТ

Утопический роман

Именно так переводится с греческого всем известное слово «Утопия». И мы привыкли думать — в силу своего коммунистического воспитания — что авторы утопических романов были провозвестниками социалистической идеи. Что они мечтали о счастливом будущем человечества и, отворачиваясь от ужасного настоящего, грезили о далеком грядущем, где нет несправедливости, эксплуатации человека человеком, частной собственности, где оптимальным образом организована экономическая и политическая жизнь государства, где нет социальных язв, где люди соответствуют высоким нравственным критериям и реализуют в жизни гуманистические идеалы.

Но не пора ли пересмотреть наше отношение к этому явлению — утопическому роману? С точки зрения строителей социализма, действительно, в трудах утопистов можно обнаружить что-то, что может представить их как идейных предшественников Маркса и Энгельса.

Но в том-то и дело, что сами писатели, создавшие утопические романы, ни о каком Марксе и не помышляли.. Более того, само понятие «социализм» было сформулировано только в 30-е годы XIX века, и пользоваться таким понятием утописты не могли. Это мы «подгоняли» их книги к своей идеологии, это мы приписывали их по ведомству борцов с язвами несоциалистических формаций. Так же, как ныне, наши «новые коммунисты» привлекают для обоснования своих идей христианское учение... Но какое отношение имеет это к существу вопроса? Никакого.

Явление утопического романа следует рассмотреть заново. Тем более что в известных и уже упоминавшихся нами произведениях не раз упоминается Атлантида.

Эта тема вновь возвращает нас к XVI веку — веку открытия английскими путешественниками «царства Московского». По какой-то странной причине о существовании такого царства они не знали. Знали о далекой Индии, о еще более далеком Китае, знали даже о находящейся в другом полушарии Америке, а вот о Царстве Московском — совершенно ничего. Как такое могло произойти?

По нашему мнению, только по одной причине—в течение 100—150 лет само упоминание о Московском царстве (осколке ненавистной империи — Атлантиды) было запрещено. Выросли уже целые поколения, для которых такой земли и населяющих ее народов просто не существовало. О них ничего не было известно. И это очень странно. Ведь в XV—XVI века образование в европейских странах было поставлено очень хорошо, каждый более или менее грамотный человек знал не только о далеких землях своего времени, но и о древних царствах и империях. Каждый образованный человек обязан был изучать «античное» наследие, да и более близкую историю — а в ней немало

было связано и с русскими князьями (в том числе и браки, и военные походы, и крестовые походы). Тем не менее факт остается фактом — европейцы в середине XVI столетия уже совершенно ничего не знали о Руси. Это было подлинная Утопия — место, которого нет. Его уже не было и в учебниках истории (написанных к тому времени для идеологического обоснования западной легитимности). А началось это, вероятно, еще при жизни Платона (Гемиста Плетона).

Образованнейшие люди XVI века читали труды «античных» авторов, в том числе и Платона. Считается, что на авторов утопических романов неизгладимое впечатление произвел именно диалог «Критий» — не самое главное произведение философа — и они предались бесплодным мечтаниям.

«...В самой постановке проблемы создания идеального человеческого общества у Платона содержалось немало положительного, и поэтому влияние Платона на утопистов XVI—XVII веков вовсе не было парадоксальным... Популярности идей Платона способствовала и схоластическая традиция, и канонизация его произведений, проштудировать которые считал своим долгом каждый ученый — и богослов, и светский человек».

Писатели-утописты

Итак, труды Платона штудировали и Томас Мор («Утопия»), и Кампанелла («Город Солнца»), и Фрэнсис Бэкон («Новая Атлантида»), и Сирано де Бержерак («Иной свет, или Государства и империи Луны»), и Дени Верас Д'Алле («История севарамбов»).

Сразу скажем, что два последних автора нам кажутся менее интересными — они и более удалены по времени от Платона (Гемиста Плетона), и не принадлежат к властной европейской элите. А вот трое первых — это совсем другое дело. Вот, например, Томас Мор. Ему, как нам кажется, предаваться бесплодным мечтаниям было некогда, да и по статусу вряд ли подходило. Выходец из семьи потомственных юристов, Томас Мор сделал невиданную политическую карьеру от члена парламента до лорда-канцлера Англии. Генрих VIII его уважал и ценил, поручал ему ряд важнейших дипломатических миссий, но в конце концов обвинил в государственной измене и обрек на мучительную казнь.

Литературное наследие Мора не столь уж велико, но как считают специалисты, влияние его было огромным. Миниатюрные комедии, сатиры, эпиграммы. Стихотворения, названия которых примечательны, — «О жажде власти», «Воля народа дает короны и отнимает их». Жизнеописание одного из величайших деспотов — «История Ричарда III». В этом ряду и в свете биографии Мора самая его знаменитая книга выглядит очень странно — «Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия». Книга была издана в 1516 году на латинском языке. Через 19 лет в Тауэре Томас Мор был казнен — и ныне, спустя почти 500 лет приговор «за государственную измену» не отменен.

Ученые считают, что книга об острове «Утопия» никак не была связана с трагическим концом лорда-канцлера. Мы в этом не уверены и попробуем чуть позже рассмотреть ее в свете нашей ненаучной гипотезы. А пока что скажем и о других двух утопистах.

Совсем другой была судьба монаха-доминиканца Томмазо Кампанеллы. Он родился в Калабрии и пятнадцати лет постригся в монастырь. «Начинаются упорные занятия философией и теологией, изучение работ Аристотеля и Фомы Аквинского. Но пытливый и глубокий ум Кампанеллы рвется из тенет церковной учености. На полках монастырских библиотек он находит труды Демокрита и Платона, по-своему осмысливает их».

Как именно «по-своему» — остается неизвестным. Важно другое — Кампанелла активно участвует в политической и идеологической борьбе. Он участвует в заговоре против испанского владычества в Калабрии — и от казни его спасает лишь сан, он объявляется еретиком. Инквизиция осудила Кампанеллу на пожизненное заключение — и он провел в различных тюрьмах свыше 27 лет. Но и в тюрьме он не встал на путь истинный. В 1602 году, едва оказался «на нарах», Кампанелла написал «Город Солнца, или Идеальная республика. Политический диалог» (издана в 1623 году). В 1616 году за решеткой написал книгу в защиту Галилея (издана в 1622 году). Едва оказавшись на свободе, он вновь упорно стал защищать Галилея — пришлось бежать в Венецию, а затем и во Францию. В изгнании он и умер в 1639 году.

О Фрэнсисе Бэконе, авторе книги «Новая Атлантида», мы уже говорили — его отец был лордом-хранителем печати, но сын пошел еше дальше. Выпускник Кэмбриджа, он стал членом парламента, побывал в оппозиции власти, потом был востребован вступившим на престол королем Яковом 1-й взлетел до лорда-канцлера, пожалованного титулами барона Веруламского и герцога Сент-Альбанского. Но и Бэкон был обвинен в злоупотреблениях и приговорен к тюремному заключению. И хотя он был в конце концов помилован королем, на государственную службу больше не вернулся. Он занялся наукой и литературным трудом. В последние годы жизни он и писал «Новую Атлантиду». Умер Фрэнсис Бэкон в 1626 году.

Теперь проследим то общее, что просматривается в судьбах этих трех людей.

Все трое принимали активнейшее участие в политической жизни. Двое были на службе у действующих королей — и на очень высоких постах, третий, монах-доминиканец, участвовал в заговоре против действующей власти. Все трое были не в ладах с законом — Мор был казнен, Кампанелла чудом избежал казни, но умер на чужбине, Бэкон едва избежал уголовного преследования.

Мор писал свою утопию, выехав за пределы Англии, — во Фландрии, в кружке гуманистов Эразма Роттердамского, Кампанелла — в тюрьме, Бэкон — в опале. Все три произведения были изданы на латыни. Во всех трех упоминается Платон и Атлантида. И повествуется о государстве, которого нет.

Конспирологический роман

Исследователи (наши, отечественные, учившиеся в советских вузах) считают, что эти три автора, очень хорошо осведомленные в политических

делах своего времени и даже находящиеся на вершинах власти (Мор и Бэкон), ни с того ни с сего, просто из сочувствия к трудовому народу, вдруг впадали в ребяческую мечтательность и грезили о том, что когда-нибудь государственные институты начнут работать по-другому и обеспечат счастливое будущее простого люда. Это они-то, великолепно знающие природу власти и изучившие на практике все ее тайные и явные механизмы, не хуже Макиавелли! Странно. Считается, что они видели главное зло в частной собственности и полемизировали друг с другом по этому вопросу. При этом, всуе упоминая именно Платона, разработки которого в плане государственного устройства и законодательства были такими бесплодными, что никто и никогда не пожелал ими воспользоваться. Причем делали это писатели-утописты с упорством поистине удивительным.

Посмотрим на всю хронологическую цепочку, исходя из того, что Платон все-таки жил в первой половине XV столетия (а не в далеком IV веке до нашей эры!).

Итак, Платон (Гемист Плетон), умерший предположительно в 1463 году, незадолго до смерти написал диалог «Критий», в котором рассказал об идеально организованном государстве Атлантиде.

Томас Мор в 1516 году выпустил «Золотую книгу, столь же полезную, как забавную, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия».

Томмазо Кампанелла в 1602 году написал «Город Солнца».

Фрэнсис Бэкон в 1623 — «Новую Атлантиду».

Каждый из них описывал место, которого нет нa карте. Место, которого нет в действительности.

У-топию (не-место). Сам термин известен из платоновского «Государства», где об утопии рассуждает Сократ.

И, как нам кажется, они не случайно упоминали о Платоне и его Атлантиде. Атлантиды тоже не было на карте, ее не было и в действительности — ибо она погрузилась в морскую пучину (или, по нашей версии, в пучину времени и изоляции). Но все три автора — повторяем, очень хорошо осведомленные в тайных политических материях! — подобно Платону и Аристотелю знали, на наш взгляд, что она, эта Атлантида, в действительности существует. Как существует и запрет на то, чтобы говорить о ней, о ее прошлом и тем более о ее настоящем, так сильно отличающемся от западноевропейской действительности. Западноевропейская модель мира и ее обоснование — единственно верное учение — не должны были быть поколеблены сравнительным анализом, в результате которого выявились бы достоинства другой модели мироустройства. Важность такой позиции более чем очевидна — ведь западноевропейские властители весь XV век бились за свой королевский статус, истребляли аристократию, разрабатывали законодательную базу «под себя», стремились стереть из памяти своих народов сомнения в своей легитимности. (Об этом мы говорили на примере лекций по истории средневековья Т. Н. Грановского и на примере анализа ми-фографических источников.)

Таким образом мы хотим подвести читателя к мысли о том, что Томас Мор, Томмазо Кампанелла и Фрэнсис Бэкон вовсе не занимались бесплодными мечтаниями на чужбине, в тюремных застенках, в незаслуженной опале. Они стремились продолжить дело Платона, его научный подвиг и не дать забыть человечеству о том, что случилось не так давно. Они стремились поведать читателям о другой модели мироустройства, которая никуда не делась и которая существует и в их время, они стремились показать, что тот тип власти, экономики и нравственности — не единственно возможный, что вполне возможен и другой — более совершенный. И этот совершенный тип был когда-то (в имперские времена) реальностью и в европейских странах, жители которых вовсе не обречены на все то, что им преподносится как единственно возможное и правильное.

Все три автора показали чудеса изобретательности, чтобы рассказать о том, о чем рассказывать было запрещено, и в этом смысле они не уронили марку Платона. Они, вероятно, во многом заблуждались, ибо сами имели очень скудные данные о том, что же происходит в их время на «утонувшем острове» — на территории надежно изолированного осколка славной империи Атлантиды — жалкой Московии. Они предполагали, что этот осколок смог и в изоляции сохранить многие достоинства своего мироустройства. Они ошибались. Там, в метрополии погибшей империи, тоже шли процессы разложения и преобразования. Но тем не менее она все еще демонстрировала редчайшим путешественникам (английским купцам, например, «открывавшим» Московию) те фундаментальные отличия, которые и были зафиксированы писателями-утопистами.

Многое было ими выдумано специально для того, чтобы замести следы их конспирологической деятельности, как многое было выдумано с этой целью и Платоном. Но сквозь это многое камуфляжное проступает немногое истинное. Главное — это отношение к частной собственности.

Не случайно все три автора видят главное зло известного им западноевропейского мироустройства в институте частной собственности. В то же время этот самый институт начисто отсутствует в «открытом» Московском царстве. Помните, как английские путешественники Ченслор и Дженкинсон поражались тому, что в Московии никакой частной собственности нет, вся земля, поместья, фермы, даже монастыри — являются достоянием царя, и он дает их в управление наиболее отличившимся на службе государству? И в этом государстве ничто не происходит без ведома царя — даже рыбак-помор не может ничего купить у заезжего гостя. И никто не противится такому порядку вещей.

Понятие частной собственности — фундаментальное понятие западноевропейской цивилизации.

Происхождение частной собственности

Считается, что она возникла естественно и закономерно. Ученые выводят возникновение ее из известного им «исторического прошлого», которое не кажется нам единственно верным. Тем не менее приведем несколько цитат.

Вот определение собственности из «Брокгауз online»:

«Собственность, I) юрид., право С. есть важнейший вид вещных прав; его предметом служат вещи, удовлетворяющие человеческим потребностям. Право С. есть исключительная и независимая власть лица над вещью, основанная на законном способе приобретения и укрепления. В силу этой власти лицо вправе владеть, пользоваться и распоряжаться вещью в пределах, законом определенных. Владение (см.) составляет существенную часть права собственности, но может быть отделено от последнего и уступлено постороннему лицу по договору или другому какому-либо акту (напр., отдача в наем, в ссуду, предоставление вещи в срочное или пожизненное владение). Пользование заключается в употреблении собственником как самой вещи, согласно ее назначению, так и приносимых ею плодов и доходов для удовлетворения каких-либо потребностей. Пользование также может быть уступлено собственником третьим лицам. Право распоряжения заключается в праве уничтожить вещь, изменить ее состав, отчуждать ее всякими законными способами, уступать другому лицу какое-либо отдельное право на вещь (владение и пользование ей). Собственнику вещи принадлежат все плоды, прибыли, доходы, получаемые от вещи, а также ее приращения (напр.: увеличение земельн. участка наносом реки, постройка или посев на чужой земле). Право С. подвергается ограничениям в интересе общественном или частном (см. Сервитут). Способы приобретения права С: 1) передача, т. е. передача вещи из владения одного лица во владение другого, приобретающего на нее право С. Передача права С. есть последствие какой-либо сделки или юридического отношения (напр., купля-продажа, наследование, дарение, пожалование), которое и составляет законное основание передачи. Акт передачи совершается или вручением самой вещи, или же посредством какого-либо наружного знака (напр., в торговом быту передача фактуры, накладной, ключа от амбара, в котором находится товар). Передача недвижимого имущества совершается вводом (см.) во владение. 2) Давность (см). 3) Добыча, т. е. отнятие вещей у неприятеля с соблюдением известных правил, принятых в международном праве. 4) Находка (см.). Способы прекращения права С. те же, что и способы приобретения; кроме того, см. Конфискация и Экспроприация. 2) Социол. Право С. является продуктом многовековой эволюции хозяйственной деятельности человека. В период родового быта С. имеет коллективный характер, с рассветом культуры и развитием отдельных хозяйств укрепляется индивидуальная С. на продукты труда, но в отношении земли форма коллективной (общинной) С. сохраняется поныне. О пределах права С. в интересах более равномерного распределения благ в человеч. обществе см. Социализм».

А вот несколько определений из «Энциклопедии Кирилла и Мефодия»:

«СОБСТВЕННОСТЬ, исторически развивающиеся общественные отношения, которые характеризуют распределение (присвоение) вещей как элементов материального богатства общества между различными лицами (отдельными индивидуумами, социальными группами, государством). Совокупность вещей, принадлежащих данному субъекту (собственнику), составляет объект собственности, т.е. имущество соответствующего лица, поэтому отношения собственности называют также имущественными отношениями. Будучи законодательно урегулированы государством, они приобретают форму права собственности.

ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ, важнейший институт любой системы права; совокупность правовых норм, закрепляющих и охраняющих принадлежность имущества отдельным лицам или коллективам и основанные на этом правомочия собственника по владению и распоряжению имуществом.

ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ, одна из форм собственности, означающая абсолютное, защищенное законом право гражданина или юридического лица на конкретное имущество (землю, другое движимое и недвижимое имущество). Исторически частной собственности отдельных лиц предшествовала общинная собственность (племени, рода, семьи). Термины „собственность" и „частная собственность" сложились в римском праве (во II в. н.э.). Французская Декларация прав человека и гражданина 1789 объявила собственность священным и неприкосновенным правом. В Российской Федерации частная собственность согласно Конституции 1993 охраняется законом.

ОБЩАЯ СОБСТВЕННОСТЬ, собственность на одно и то же имущество двух или более лиц участников общей собственности (сособственников). Различается общая собственность с определением долей (долевая собственность) напр., жилой дом, принадлежащий нескольким гражданам, или без определения долей (совместная собственность) имущество супругов».

Но все-таки из этого всего остается неясным, почему же это «священное понятие» — частная собственность — возникло и утвердилось именно в Западной Европе, а не в каком-то другом месте, почему «священность» этого института не проявилась на российских территориях — генетический код россиян, что ли, был совсем другим? Или по своей природной тупости они долго не могли осознать всех преимуществ частной собственности?

Мы выскажем здесь предположение, которое в рамках нашей исходной гипотезы выглядит вполне естественным и по-иному объясняет «священность» частной собственности в Западной Европе.

Мы предполагаем, что посейдонова империя, Атлантида (по новой хронологии Монгольская Русь, Русь-Орда), занимавшая огромные пространства, в том числе и территорию всей Западной Европы, сама и породила эту самую частную собственность — в эпоху своего крушения. Как это могло произойти?

Об этом пишет Платон в заключительных строках диалога «Критий»:

«Но когда унаследованная от Бога доля ослабела, многократно растворяясь в смертной примеси, и возобладал человеческий нрав, тогда они оказались не в состоянии долее выносить свое богатство и утратили благопристойность. Для того, кто умеет видеть, они являли собой постыдное зрелище, ибо промотали самую прекрасную из своих ценностей; но неспособным усмотреть, в чем состоит истинно счастливая жизнь, они казались прекраснее и счастливее всего как раз тогда, когда в них кипела безудержная жадность и сила».

Переведем на понятный нам язык.

В течение нескольких поколений на огромных территориях существовала посейдонова империя — Атлантида. Потомки девяти братьев Атланта имели в Западной Европе свои наделы — эти наделы неуклонно мельчились, потому что наследников становилось с каждым поколением все больше и больше. Однако в метрополии, в наделе Атланта (на Руси) и пространства было больше, и легитимная власть была из поколения в поколение цент-пализована, как и предписывалось по закону. Но империя слабела — ведь даже в обозримой достоверной истории не было ни одной «долгоживущей» империи, — а в те далекие времена, когда не существовало нынешних средств связи и управления, держать в повиновении далекие территории было еще сложнее. Так вот по мере ослабления давления «имперского центра» и разгорания «зевесова» мятежа — борьбы за суверенизацию, в Западной Европе и обнаружилась совершенно удивительная ситуация. Номинальные владыки, короли и императоры, для того, чтобы успешно провести государственное строительство, вынуждены были обосновать свою легитимность, с которой не так уж и желали считаться местные аристократы (потомки Посейдонова рода, далекие потомки девяти братьев Атланта, представителей царского рода). Они осознавали свое священное право на принадлежащие им наделы. В результате кровопролитных войн И сложных политических разборок местная власть (наместники, не принадлежащие к царскому роду Посейдона) была вынуждена признать «священное право» тех, кто был в нем уверен, кто осознавал свое царское происхождение. Таким образом и возникло то, что мы называем частной собственностью — священный институт западноевропейской цивилизации. Ее достоинство, на наш взгляд, — и ее основной порок, по мнению Томаса Мора, Томмазо Кампанеллы и Фрэнсиса Бэкона. О Марксе и его последователях мы уже и не говорим.

А в метрополии Атлантиды (на Руси) таких проблем не существовало, и никто из населяющих ее жителей не сомневался в том, что он живет на землях, которыми владеет законный потомок Посейдона и Атланта, и потому ни у монастырей, ни у граждан, ни у князей ничего своего не было. Все принадлежало царю.

Поэтому хорошо осведомленные писатели-утописты, жившие в гуще политической борьбы (а может быть, и как Платон, знающие о своем царском происхождении, — но это лишь наше предположение), и в XVI и в XVII веках, продолжая конспирологическое дело «Крития», вновь и вновь будоражили умы западноевропейской общественности мечтой о другой модели мироустройства — без частной собственности. Делали они это очень искусно и даже стремились увести недремлющих «атлантологов» от сути дела — доводя до абсурда некоторые стороны вымышленной жизни вымышленных идеальных государств, пренебрегших частной собственностью.

Но о частной собственности мы много рассуждать не будем. А попробуем рассмотреть доказательства того, что писатели-утописты сознательно продолжали платоновскую (гемист-плетоновскую) традицию повествования об идеальном государстве, которое не является выдумкой и мечтой, и возможность существования которого вполне реальна.

Утопия — Атлантида. Золотые скрижали Томаса Мора

Итак, первое издание «Утопии» Томаса Мора вышло не на его родине, а во Фландрии, причем с помощью его друга Эразма Роттердамского, в 1516 году. Интересно, что оригинала рукописи книги не сохранилось. Более того, поскольку первое издание изобиловало чудовищными и многочисленными ошибками, то исследователи предполагают, что содержание книги было изложено Мором устно — и кем-то из слушателей записано. Впоследствии сразу же появились и другие издания, уже более тщательно подготовленные, с исправленными ошибками — в том числе в Базеле.

В России «Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия» долго была неизвестна — впервые о ее существовании упомянул Тредиаковский в 1789 году, через год она была переведена и издана. И еще более ста лет никто ею не интересовался — обратили на нее внимание лишь в 1901 году. Тогда было предпринято несколько попыток перевода и издания, но основная масса изданий пришлась уже, конечно, на советское время — когда Томас Мор был официально объявлен пророком социализма.

На первый взгляд, в этой книге нет ничего, что позволяло бы нам рассматривать ее вне социалистической традиции. Но это только на первый взгляд.

Посмотрим на структуру этого труда. Но прежде приведем небольшой фрагмент, который поможет нам наглядно проиллюстрировать некоторые наши предположения.

«ТОМАС МОР ШЛЕТ ПРИВЕТ ПЕТРУ ЭГИДИЮ

Дорогой Петр Эгидий, мне, пожалуй, и стыдно посылать тебе чуть не спустя год эту книжку о государстве утопийцев, так как ты, без сомнения, ожидал ее через полтора месяца, зная, что я избавлен в этой работе от труда придумывания; с другой стороны, мне нисколько не надо было размышлять над планом, а надлежало только передать тот рассказ Рафаила, который я слышал вместе с тобою. У меня не было причин и трудиться над красноречивым изложением, — речь рассказчика не могла быть изысканной, так как велась экспромтом, без приготовления; затем, как тебе известно, эта речь исходила от человека, который не столь сведущ в латинском языке, сколько в греческом, и чем больше моя передача подходила бы к его небрежной простоте, тем она должна была быть ближе к истине, а о ней только одной я в данной работе должен заботиться и забочусь.

Признаюсь, друг Петр, этот уже готовый материал почти совсем избавил меня от труда, ибо обдумывание материала и его планировка потребовали бы немало таланта, некоторой доли учености и известного количества времени и усердия: а если бы понадобилось изложить предмет не только правдиво, но также и красноречиво, то для выполнения этого у меня не хватило бы никакого времени, никакого усердия. Теперь, когда исчезли заботы, из-за которых пришлось бы столько попотеть, мне оставалось только одно — просто записать слышанное, а это уже было делом совсем нетрудным...»

Далее Томас Мор говорит о том, что во время беседы присутствовал и Иоанн Клемент — все трое слушали удивительный рассказ Рафаила Гит-лодея, побывавшего на острове Утопия. Отсылая свой труд Петру Эгидию, Томас Мор просит его позаботиться о том, чтобы сверить правдивость изложенного с помощью самого Рафаила — его надо разыскать.

Итак, с первых же строк книги Томаса Мора мы видим, что он воспроизводит именно ту ситуацию, которая нам хорошо известна по диалогу Платона «Критий». Помните, как четверо греков — Тимей, Сократ, Критий и Гермократ — собрались с тем, чтобы послушать рассказ Крития об Атлантиде. Здесь ситуация та же — четверо друзей слушают рассказ одного из них — Рафаила.

Рафаил Гитлодей рассказывает об острове Утопия — попал он туда чудесным образом, но впоследствии посещал его не раз и увидел там премного любопытного и интересного. То есть он видел остров Утопия собственными глазами. Таким образом подчеркивается достоверность рассказа.

Заглянув в примечания, мы узнаем, что наши исследователи считают, что фамилия Гитлодей произошла от двух греческих слов. Первая часть, <итлодз> — пустая болтовня, вздор, вторая, <даиодз>— опытный, осведомленный. Или, добавляют исследователи, <даиксо>— разделять. Этой фамилией Мор хотел подчеркнуть, что речь идет о лице вымышленном — так, гадая, подгоняют исследователи толкование фамилию Гитлодей под свои социалистические представления.

Нам же кажется, что соединение двух корней, если оно и имело место в замысле Мора, как раз и подчеркивает существо его конспирологическои идеи: с одной стороны — кажущийся вздор, с другой — осведомленность. Впрочем, если отнестись всерьез к подозрению исследователей об устной форме, к которой прибег Мор (чтобы замести следы, не оставить вещественных доказательств, письменных улик, по которым можно было бы узнать его руку, авторство), то и это толкование становится не столь очевидным. Во-первых, Мор вряд ли излагал рассказ по-гречески, а если он делал это по латыни или на родном английском, то должен он был исходить совсем из других корней. Остается одно слабое допущение — и именно связанное с Платоном, с «Критием», с греческим языком, с тем, что Гитлодей — грек, почему и в имени его было принято искать греческие корни. Придется опираться на это толкование специалистов. Но оно не только не мешает нам в нашем прочтении моровской «Утопии», а наоборот, как нельзя лучше иллюстрирует ее конспирологическую направленность.

Параллели с платоновским «Критием»

Теперь посмотрим на структуру книги Томаса Мора. Книга состоит из трех частей.

В первой, самой краткой (4 страницы), нам сообщается о четырех участниках беседы об острове Утопия.

Во второй части, которая называется «Первая книга беседы, которую вел выдающийся муж Рафаил Гитлодей о наилучшем состоянии государства, в передаче знаменитого мужа Томаса Мора, гражданина и виконта славного британского города Лондона», (33 страницы) рассказывается собст-

венно об Англии, о достоинствах и недостатках ее политического устройства, ее экономики, указываются социальные язвы общества, ведутся рассуждения о не столь уж совершенной нравственности властителей и народа.

В третьей части, которая называется «Вторая книга беседы, которую вел Рафаил Гитлодей, о наилучшем состоянии государства, в передаче лондонского гражданина и виконта Томаса Мора» (66 страниц), повествуется в жанре монолога собственно об острове Утопия.

Не кажется ли вам, уважаемые читатели, что структура этой книги вполне очевидно воспроизводит структуру диалога «Критий» с его рассказом об Атлантиде?

Там тоже первая часть (преамбула) дает нам представление о том, что перед одним рассказчиком находятся три слушателя. Эта часть самая короткая.

Там тоже сначала повествуется о достоинствах и недостатках (их почти нет) афинян, сограждан беседующих. Это часть заметно больше первой.

Там тоже третья — самая большая часть! — повествует об идеальном государстве, недостижимом для слушателей (оно помещено за пределами ойкумены — в ее временных координатах).

Как мы помним, диалог «Критий» обрывается буквально на полуслове, то есть предполагается, что должно быть его продолжение.

И здесь, у Томаса Мора, мы видим ту же самую концовку в смысловом плане — участники беседы отправляются ужинать, но Томас Мор надеется, что впоследствии сможет продолжить беседу (а если говорить строго, то монолог рассказчика, как и у Платона), чтобы возразить Рафаилу, но мы уже не увидим завершение его рассказа.

Таким образом, мы, опираясь на эти наблюдения, можем утверждать — Томас Мор не упоминал всуе Платона и его Атлантиду, он, воспроизводя структуру диалога «Критий», давал нам знак — он тоже, преодолевая существующий запрет, говорит об идеальном государстве Атлантиде — устами своего якобы болтающего вздор, но очень опытного осведомленного рассказчика — Рафаила Гитлодея.

Отметим еще одну важную параллель. Диалог «Критий» принадлежит перу Платона, не рассказ об Атлантиде ведет не он, а Критий.

В «Утопии» мы сталкиваемся с той же формой. Книга принадлежит перу Томаса Мора, но рассказ вел не он, а Рафаил.

Очень знаменательное совпадение. Не говорит ли это о том, что и Платон в свое время присутствовал при рассказе Крития? Напомним,что исследователи сомневаются в том, что он там был. Но если Томас Мор предложил нам форму, в которой обозначил свое присутствие, не значит ли это то, что его предшественник Платон скрылся за именем кого-то из трех — Тимея, Сократа или Гермократа? Мы этот вопрос не исследовали и надеемся, что те, кто сочтет возможным пересчитать даты жизни этих участников диалога по отношению к средневековому Платону (Гемисту Плетону) и более точно установить время написания диалога, смогут отгадать эту загадку. Вероятно, к моменту беседы кто-то уже был мертв.

Пойдем дальше. Мы обнаружили некоторые внешние формообразующие параллели книги Томаса Мора с диалогом Платона «Критий». Теперь посмотрим по существу текста.

Предлагаем вам перечитать приведенный ранее фрагмент книги Томаса Мора, которым она открывается, и вспомнить (или перечитать в нашем разделе «Конспирология Платона») странности преамбулы диалога «Критий».

Что же мы видим? И здесь налицо очевидные переклички, вполне явные знаки того, что мы, читая об Утопии, должны иметь в виду Атлантиду. Перечислим эти знаки.

С первых же строк Мор подчеркивает, что ему не надо ничего придумывать, он просто передает чужой рассказ.

Но и в «Критий» рассказчик тоже передает нам чужой рассказ (умершего дедушки, который слышал рассказ от Солона, а тот, в свою очередь, от египетских жрецов).

И тут и там авторы (Платон и Мор) заранее стремятся обезопасить себя и возложить ответственность за рассказ на другое лицо — «атлантоло-гам»-цензорам, следящим за соблюдением запрета на всякое упоминание об идеальном государстве, трудно привлечь рассказчика к ответу — рассказчик или умер, или пребывает якобы где-то далеко в неизвестной никому местности.

Здесь также немало внимания автор книги уделяет размышлениям о красноречии — так же как в «Критий» размышлениям о складности, о ладе.

Здесь также автор подчеркивает, что рассказ велся экспромтом, без подготовки — так происходило и в платоновском диалоге.

Здесь также ведется речь о том, как соединить ладность, складность рассказа, изысканность его стиля, — с истинностью. Здесь также автор заявляет о том, что истинность его заботит больше всего и намекает, что для полной правдивости ему не хватает таланта, времени и усердия. Так и платоновский рассказчик Критий все беспокоился о том, сможет ли он правдиво передать тот рассказ, который слышал в детстве от престарелого дедушки, и беспокоился о том, что слушатели могут уличить его в неточностях. Намекал на то, что слушателям кое-что известно, что они могут сравнить его рассказ с чем-то. Вот и Томас Мор сокрушенно пишет Петру Эгидию чуть дальше: «...в этом отношении я чувствую за собой некоторую уверенность и хотел бы даже обладать умом и ученостью в такой степени, в какой владею своей памятью, но все же не настолько полагаюсь на себя, чтобы думать, что я не мог ничего забыть».

Не кажется ли вам, уважаемые читатели, странным то обстоятельство, что и в первых строках книги Томаса Мора содержится столько явных параллелей с преамбулой диалога «Платона»? Мы считаем эти параллели не случайными, а хорошо продуманными указаниями на то, что книга повествует не о каком-то вымышленном острове, а именно об Атлантиде.

Отметим и другие параллели и занятные совпадения.

В обоих произведениях авторы искусно дают понять, что всей полноты информации обеспечить не могут. Они не имеют возможности сказать о существующем запрете — они ссылаются или на неверную память, или на отсутствие времени, усердия и таланта.

Участники беседы об Утопии «забывают» спросить Рафаила, где же, в какой части Нового света она находится, — то есть оставляют себе возможность отступления, если бы к ним пристали «атлантологи»-цензоры: всеми силами намекая на реальность острова, они фактически утверждают, что его нет, он выдуман.

В первых же строках книги, утверждая, что Рафаил «не столь сведущ в латинском, сколько в греческом» — они фактически указывают нам на средневекового Платона (Гемиста Плетона). Он, конечно, был силен в латыни, но в греческом — больше. Не потому ли, что к этому времени заботами европейских историков, творящих на их глазах картину славного прошлого человечества, Гемист Плетон начал уже передвигаться из Флоренции в Афины и выступать под именем античного Платона? Вместе со своим легендарным преданием об Атлантиде? Напомним, что по нашему предположению после смерти средневекового Платона к моменту написания «Утопии» прошло всего пятьдесят лет!

Чуть далее в письме Петру Эгидию мы находим подтверждение наших подозрений. Ведь Томас Мор ясно и недвусмысленно говорит нам о том, что рассказчик Рафаил Гитлодей собирается просить Папу Римского о том, чтобы отправиться к утопийцам в качестве епископа! Как же это могло быть, если претендент был слаб в латыни? И к античному Платону это никак не подходит — он жил во времена язычества, в дохристианскую эпоху, когда никаких пап и епископов не было. А вот средневековый Платон (или его преемник на посту руководителя Академии Госслужбы во Флоренции)вполне мог быть так искушен в латыни и греческом, что мог претендовать на пост епископа в Утопии-Атлантиде. (Здесь надо вспомнить о падении Константинополя и стремлении папы подмять под себя все православные патриаршества.)

Обратим внимание и на название знаменитой книги Томаса Мора. Это —«Золотая книга». Почему же она золотая, если она рассказывает о ка-ких-то неизвестных землях с абсурдным мироустройством? Мы думаем, что связано это с еще одним смысловым указанием. А именно — с указанием на то, что «Золотая книга» связана с золотыми скрижалями, которые хранятся в храме Посейдона в центре империи атлантов.

Теперь остается нам высказать еще одно совершенно безумное с традиционной точки зрения предположение.

Мы уже говорили о том, что Платон принадлежал к роду Посейдона. То есть, в соответствии с нашей гипотезой, был потомком одного из девяти братьев Атланта, получивших свои наделы после смерти основателя империи. Такой империи мы не нашли в традиционной истории (которая и создавалась с целью стереть из памяти человечества ее следы), такую империю мы нашли в альтернативной версии историй, предложенной академиком, А. Т. Фоменко. Он называет ее Монгольской империей или Русью-Ордой. Тогда получается, что потомки Посейдона, осевшие на западноевропейских территориях и образовавшие местную аристократию, были потомками Посейдона (по новой хронологии Чингисхана — великого князя Георгия Даниловича). А значит, они могли знать русский язык. Его мог знать Платон. А если упорно продолжающие его конспирологическое дело Мор, Кампанелла и Бэкон также принадлежали к Посейдоновому роду, к царскому роду, то можно предположить, что и они знали русский язык. (Ведь в империи он наверняка стал языком межнационального общения, и смысла переходить на местные речения представителям царского рода не было.) А если это так, то Томас Мор, придумывая свою книгу (заметим, за пределами своей страны, в кружке гуманистов Эразма Роттердамского во Фландрии), вполне мог воспользоваться запрещенным к тому времени языком и употребить уже непонятные для окружающих русские корни. Поэтому и описанный им остров мог получить название Утопия — от слова утопить, утопший, утонувший. Таким образом еще раз отсылая осведомленных современников к чудесному платоновскому (гемист-плетоновскому) острову, утонувшему в морской пучине.

Золотая книга Атлантиды

Пройдемся по тексту книги Томаса Мора в поисках подтверждения наших предположений.

Один из участников встречи, Петр Эгидий, говорит о Рафаиле Гитлодее:

«Нет ведь теперь никого на свете, кто мог бы рассказать столько историй о неведомых людях и землях». (Почему? Потому что запрещено.)

Далее он говорит о Рафаиле, побывавшем в неведомых землях и рассказавшем об Утопии:

«Правда, он плавал по морю, но не как Пали-нур, а как Улисс, вернее — как Платон». (То есть он отождествляет Рафаила и Платона, еще раз намекая на тождественность Атлантиды и Утопии. Кроме того, упоминая Улисса, он, возможно, имеет в виду, что Улисс не мог долго вернуться на родину, находился за ее пределами.)

Рафаил, начиная рассказ, сообщает, что «...они вошли в милость и расположение к одному государю (имя его и название выпало у меня из памяти)». Значит, и на том далеком острове был государь, царь, властитель — забывчивый Томас Мор признается в склеротическом припадке — выпали из памяти имена и названия, и все тут, — ничего не помнит.

Но попасть на остров почти невозможно, есть труднопреодолимые препятствия. Вот они:

«Действительно, под экваториальной линией, затем с обеих сторон вверх и вниз от нее, почти на всем пространстве, которое охватывает течение солнца, лежат обширные пустыни, высохшие от постоянного жара; в них повсюду нечистота, грязь, предметы имеют скорбный облик, все сурово и невозделано, заселено зверями и змеями, или, наконец, людьми, не менее дикими, чем чудовища, и не менее вредными».

Это, конечно, не платоновский «ил, заграждающий путь мореходам» посередине океана, но все-таки тоже указание на то, что если хочешь жить, то отправляться в те края не следует, — пустыня, в которой какая-то нечистота и грязь? Пустыня невозделанная? И в этой невозделанной пустыне живут звери? Да и подобные чудовищам дикие люди? Что-то нам это напоминает — не дикие ли племена Плиния Старшего, обитающие у горы Атлас, не знающие человеческих законов и проклинающие заход и восход солнца? Нет, читатель должен понять — в Утопию попасть невозможно, так опасен и отвратителен путь туда.

Однако смельчаков, готовых преодолеть все опасности предстоящего пути на остров Утопия, ждет вознаграждение, ибо на их глазах изменится все — и природа, и климат, и сама сущность людей. Цитируем:

«Но по мере дальнейшего продвижения все мало-помалу смягчается: климат становится менее суровым, почва — привлекательной от зелени, природа живых существ — более мягкой. Наконец открываются народы, города, большие и малые; в их среде постоянные торговые отношения по суше и по морю не только между ними и соседями, но даже и с племенами, живущими в отдалении».

Удивительное утверждение! Нам сообщается о том, что существует огромная империя с множеством населяющих ее народов, с малыми и большими городами, с развитыми торговыми отношениями внутри страны и с соседями, в том числе и очень отдаленными. Как же об этом не могли знать западноевропейцы? Как же до сих пор, при развитом западноевропейском мореплавании, две цивилизации ни разу не пересеклись? Даже Веспуччи, вместе с которым Рафаил путешествовал к американскому континенту, не решился преодолеть отвратительную пустыню, разделяющую цивилизации. Даже он не привез сведений об острове Утопия. Как это могло произойти? Только при одном условии — знать об этой цивилизации утопийцев было запрещено.

И этот вывод совпадает с нашими предположениями, высказанными ранее.

Далее Рафаил Гитлодей, осведомленный болтун, высказывает свои суждения относительно порядков, установленных англичанами в своем государстве, которые кажутся ему частично разумными, а частично неэффективными. При этом он несколько раз упоминает Платона и его «Государство». Этой части мы пересказывать не будем, а приведем фрагмент, который красноречиво подтверждает наши предположения относительно актуальности межцивилизационной борьбы, идущей в XV-XV1 веках.

Рафаил говорит:

«Поэтому я, с одной стороны, обсуждаю сам с собою мудрейшие и святейшие учреждения утопийцев, у которых государство управляется при помощи столь немногих законов, но так успешно, что и добродетель встречает надлежащую оценку и, несмотря на равенство имущества, во всем замечается всеобщее благоденствие. С другой стороны, наоборот, я сравниваю с ними столько других наций, которые постоянно создают у себя порядок, но никогда ни одна из них не достигает его; всякий называет там своей собственностью то, что ему попало; каждый день издаются там многочисленные законы, но они бессильны обеспечить достижение или охрану или ограничение от других того, что каждый, в свою очередь, именует своей собственностью, а это легко доказывают бесконечные и постоянно возникающие, а с другой стороны — никогда не оканчивающиеся процессы. Так вот, повторяю, когда я сам с собою размышляю об этом, я делаюсь более справедливым к Платону и менее удивляюсь его нежеланию давать какие-либо законы тем народам, которые отвергли законы, распределяющие все жизненные блага между всеми поровну».

Как говорится — ноу комментс!

Мы еще раз встречаемся с подтверждением того, что во времена Платона (Гемиста Плетона) старые, имперские, отвергнутые законы заменялись новыми. При этом старые имперские (утопийские, атлантские, посейдоновы) законы были немногочисленны, но обеспечивали хорошее управление и всеобщее благоденствие. При этом учреждения утопийцев-атлантов — «мудрейшие и священнейшие». То есть легитимные, обеспеченные истинным законом. А вот плодящиеся до бесконечности английские законы — не являются священными и абсолютно бесполезны в деле налаживания государственного управления. Виной тому — собственность, частная собственность, которая зиждется на аристократическом праве укоренившихся в Западной Европе потомков Посейдонова царского рода. Она же, увы, ведет к обесцениванию добродетели, которая у утопийцев очень высоко стоит.

Таким образом, мы вновь оказываемся в платоновской империи атлантов, где не было частной собственности, где немногие законы были записаны на орихалковой стеле, где народ процветал и господствовал высокий строй мыслей.

Рафаил утверждает:

«А вот если бы ты побывал со мною в Утопии и сам посмотрел на их нравы и законы, как это сделал я, который прожил там пять лет и никогда не уехал бы оттуда, если бы не руководился желанием поведать об этом новом мире, — ты бы вполне признал, что нигде в другом месте ты не видал народа с более правильным устройством, чем там».

На это Петр Эгидий отвечает:

«...Ты с трудом можешь убедить меня, что народ с лучшим устройством находится в новом мире, а не в этом, известном нам».

Упорные продолжатели платоновского конспирологического метода, как мы видим, все еще помещают неизвестную благодатную землю за пределами человеческой ойкумены (пространственными), но уже не отсылают нас на 9000 лет назад. Они упорно утверждают, что этот «остров» находится в этом мире. И что до него можно добраться. Они были, прямо скажем, неглупыми философами — они прекрасно понимали, что невозможно бесконечно скрывать существование огромного государства, что все равно мореплаватели и купцы «откроют» его. Если уж они отправились на запад и открыли там новые земли. Запрет на сообщения об Атлантиде не может действовать долго.

(И действительно, уже спустя несколько десятилетий английские купцы поплыли на восток, обогнули Скандинавию и «открыли» Московское царство!)

Здесь же, буквально через несколько строк Рафаил Гитлодей вносит ясность в вопрос о том, не являются ли дикими варварами счастливые утопийцы? Он говорит:

«Что касается древности их государства, то ты мог бы судить правильнее, если бы прочитал историю тех стран; если ей следует верить, то у них города были раньше, чем у нас люди. Далее, и там и тут могло возникнуть все то, что изобрел ум или особый случай. Впрочем, я, во всяком случае, полагаю, что как мы превосходим их талантливостью, так они все оставляют нас далеко позади своим

усердием и трудолюбием. По свидетельству их летописей, до прибытия туда нашего корабля они ничего никогда не слыхали о наших делах (они называют нас живущими за линией равноденствия). Правда, некогда, лет тысяча двести тому назад, один корабль, который занесла туда буря, погиб от крушения у острова Утопия; были выброшены на берег какие-то римляне и египтяне, которые никогда потом оттуда не вернулись. Посмотри теперь, как умело воспользовалось этим удобным случаем их трудолюбие. От выброшенных чужестранцев утопийцы научились всякого рода искусствам, существовавшим в Римской империи и могущим принести какую-нибудь пользу, или, узнав только зародыши этих искусств, они изобрели их дополнительно. Сколько хорошего принесло им то обстоятельство, что некоторые от нас всего один раз были занесены к ним. А если бы какой-нибудь подобный случай загнал ранее кого-нибудь оттуда к нам, то это так же изгладилось бы из памяти, как исчезнет, вероятно, у потомков то, что я когда-то был там».

Очень содержательный пассаж, который позволяет в рамках нашей гипотезы сделать несколько важных выводов:

1. Утопия-Атлантида — древнее государство. Оно существовало еще тогда, когда в Европе жили не объединенные в государства народы. Города утопийцев были раньше, чем в Европе люди.

2. Утопия-Атлантида имеет свою историю, далеко не все с ней знакомы. Вероятно, свидетельства этой истории сохранились и в Европе.

3. Летописи утопийцев не содержат сведений о европейских государствах. То есть, возможно, они не считают их самостоятельными, суверенными. А считают их законным достоянием Посейдонова рода. Эти же слова, возможно, указывают и на изоляцию острова Утопия (Атлантиды-Руси-Орды)

4. Очень любопытно указание на срок 1200 лет назад — именно тогда на острове оказались «случайно» римляне и египтяне. В результате кораблекрушения. Если отнять эти 1200 лет от времени жизни Мора, то получится начало IV века, а в третьем, как Мору могло уже быть известно изродившейся на его глазах истории, рухнула Римская империя. Так что — утопийцы ей наследовали? Или автор хочет нам сказать, что - египтяне,римляне и утопийцы (атланты) — это лишь разные названия одного и того же народа?

5. Из речи Рафаила также следует, что искусства утопийцы изобрели «дополнительно» — из египетских и римских зародышей. То есть, может быть, дают указание на то, что все изобретенное человечеством, считающееся достоянием европейской цивилизации, — было создано утопийцами (атлантами)?

6. Это изгладилось из памяти, утверждает Рафаил (то есть из письменной истории). Из памяти потомков изгладится и его путешествие, считает Рафаил — не потому ли, что действующий запрет приведет к «редактированию» истории?

Таким образом, мы получаем прямые и косвенные подтверждения наших предположений, которые увязываются с платоновской (гемист-плето-новской) Атлантидой — «древним» идеальным государством, о котором говорить запрещено.

Герои книги Томаса Мора пошли дальше Платона — они настаивали на том, что чудесный остров с идеальным устройством государственной жизни существует в реальности, что он древнее европейских государств — то есть фиксировали его право первородства. Указывали на его связь с римлянами и египтянами.

Говоря иными словами, они вели подрывную антигосударственную деятельность, они пытались оспорить «легитимность» европейских государей, зафиксировать для будущего следы недавнего антиимперского мятежа, они сопротивлялись внедрению в сознание европейских народов ложной истории, которая на их глазах все более и более обретала черты «единственно верного учения», призванного обосновать власть мятежников.

К слову говоря, цифра 1200 лет, которую указывает Томас Мор, отсылает нас в рамках созданной в этой время истории ко времени жизни еще одного платониста — Плотина, именно тогда, в период крушения Римской империи он якобы жил.

А теперь посмотрим, как представлял себе достоинства Утопии-Атлантиды (по новой хронологии Руси-Орды) лорд-канцлер Англии, казненный в 1535 году за государственную измену. Как он описывает этот чудесный остров. И еще раз обратим внимание, что во время рассказа Рафаила Гит-лодея его слушатели (как и в случае платоновского Крития) не задают рассказчику ни одного вопроса, не перебивают его ни одной репликой. Этот рассказ и составляет вторую книгу «Утопии». А ведь среди слушателей, надо полагать, был Эразм Роттердамский («Похвала глупости») и его друзья-гуманисты! Почему же они, как малые дети, зачарованно и безгласно слушали «фантастическую» историю? Почему они не спрашивали, как он смог прожить пять лет в Утопии и при этом четыре раза туда ездить?

Перескажем рассказ Рафаила.

Сначала он рассказывает о форме острова — в виде полумесяца, окруженного со всех сторон водой, но пристать к берегу совершенно невозможно всем желающим. Во-первых, отвесные крутые берега, во-вторых, опасные подводные скалы и камни. Даже сами утопийцы испытывают трудности из-за этого, с риском для жизни отплывая от ост-рова или возвращаясь к нему. Однако, замечает Рафаил, если перенести их в другие места,- то легко можно погубить какой угодно по численности неприятельский флот.

Впрочем, остров не всегда был островом, когда-то он был частью суши, говорит Рафаил. (То есть не всегда был в изоляции.) Страна называлась по имени ее властителя Утопа. Но раньше этот Утоп носил другое имя — Абракса. Очень важное указание. Очень искусный эзопов язык. То есть основатель страны, известный нам как Утоп (Атлант), на самом деле звался по-другому. Абракс ли, Посейдон ли, Чингисхан ли, Георгий Данилович ли? — остается только гадать, что имел в виду Томас Мор. (Напомним, что и у Платона чудесный остров Атлантида был назван по имени его властителя Атланта.)

Этот мудрый Утоп-Абракс (победоносное имя! — говорит Рафаил, не на Георгия ли Победоносца намекая?) зачем-то после победы решил отделить себя от остальной суши. И прорыл канал, который и превратил страну в остров. Здесь Томас Мор и великий насмешник Эразм могли-таки поймать на несогласованности рассказчика, но почему-то этого не сделали. Ну какой же ширины должен был быть канал, чтобы на века отделить утопиицев от всего старого мира? И потом, как же насчет «невозделанной пустыни», кишащей дикими зверями и такими же дикими людьми,— ведь чуть ранее Рафаил живописал нам свой путь в Утопию именно таким образом! Но, подобно участникам платоновского диалога, мудрые просвещенные слушатели очередной «басни» молчат, будто набрав в рот воды.

Этот победоносный Утоп довел народ до такой степени культуры и образованности, что они почти превосходят в этом отношении прочих смертных. На рытье канала, кроме просвещенных жителей, Утоп привлек и солдат. Случайно ли здесь упоминание о солдатах?

На острове, сообщает Рафаил, 54 города, обширных и великолепных, все города одинаковы, они отстоят друг от друга на 24 мили.

В Утопии очень хорошо развито земледелие, урожаи высокие, скот — в избытке.

Главный город Утопии Амаурот, стоит он на реке Анидр, в восьмидесяти милях от ее истока. Ширина реки от полумили и больше, через 60 миль она впадает в океан.

План главного города Амаурота был начертан самим Утопом, но все убранство его и украшения создавали его потомки. Летописи утопиицев сообщают о событиях за 1760 лет. (То есть — до новой эры! до новой истории! они уже существовали и имели письменность — это очень важное указание для Томаса Мора.)

Далее Рафаил Гитлодей повествует о должностных лицах Утопии, о занятии ремеслами, о взаимном общении, о путешествиях утопийцев, о рабах, о военном деле, о религиях утопийцев.

Большая часть этой информации носит действительно фантастический харатер — и мы думаем, что это было сделано умышленно, ведь уже в самом начале книга сообщила многое такое, что должно бьио насторожить средневековых «атлантологов». Поэтому в дальнейшем следовало «успокоить» недреманное око цензоров и придумать как можно больше такого, что смогло бы «защитить» и закамуфлировать высказанную опасную информацию.

И тем не менее даже внутри этого «фантастического» массива рассыпаны крупицы «запрещенной правды», гонимой истины. Вот несколько примеров.

Экспорт утопийцев. Они вывозят «в другие страны в большом количестве зерно, мед, шерсть, лен, чернец и пурпур, воск, сало, кожу и скот». Продают они все это за умеренную цену, а покупают лишь золото и серебро. Бывает, что они импортируют и товары, в которых нуждаются, но Рафаил подчеркивает — а таковых почти нет, кроме железа. То есть мы опять сталкиваемся с указанием Платона на удивительное изобилие страны, которая почти ни в чем не нуждается, ибо все виды ископаемых у нее есть, злаки и плоды растут повсеместно — страна может существовать автономно.

Далее Рафаил явно издевательски говорит о том, что до его прибытия на остров утопийцы даже и не слыхивали имен знаменитых философов настоящего (начала XVI века). Он говорит: «Именно, они не изобрели хотя бы одного правила из тех остроумных выдумок, которые здесь повсюду изучают дети в так называемой „Малой логике", об ограничениях, расширениях и постановлениях. Далее, так называемые „вторые интенции" не только не подвергались у утопийцев достаточному обследованию, но никто из них не мог видеть так называемого „самого человека вообще", хотя, как вы знаете, это существо вполне колоссальное, больше любого гиганта, и мы даже пальцем на него можем показать».

Что ж, здесь вполне очевидно критическое отношение рассказчика к средневековой философской схоластике, пышным цветом расцветшей во времена Мора и Эразма Роттердамского.

Однако непродвинутые в схоластике утопийцы не отстают от европейцев в музыке, диалектике, науке счета и измерения. Они очень сведущи в течении светил и движении небесных тел.

Чуть позже мы скажем о том, что нам не удалось установить, как же на картах звездного неба утопийцев, оторванных от всеобщей цивилизации, — а без них они обойтись не могли! — обозначались созвездия и планеты. Нам не удалось нигде найти точных указаний на то, кто и когда «формировал» из звезд созвездия, кто присваивал им имена, сколько было вариантов звездных атласов, были ли такие атласы и каталоги в Атлантиде, которую в новой хронологии мы отождествляем с Русью-Ордой. Как назывались планеты и созвездия на русь-ордынском небе? Не из них ли в нашей исторической памяти остались Стожары? Сама непроясненность и затемненность этой сферы знаний вызывает очень большие подозрения, и удивительно, что исследователи не вникают в эту проблематику.

Несколько позже мы попробуем изложить те немногочисленные сведения, которые сохранила славянская мифология.

Но вернемся к моровской «Утопии».

Утопийцы так хорошо ориентируются в пространстве звездного неба, что у них на высоком уровне находится и метеорология, они дают предсказания погоды с большой точностью. Утопийцы пренебрегают астрологией, ни о каких содружествах планет они не размышляют и по звездам не гадают.

Так что в большинстве областей знания-Рафаилу, гостившему на чудесном изолированном только от европейцев острове, не пришлось просвещать утопийцев. Зато он рассказал им об античных народах. Однако латиняне утопийцам не показались интересными, а вот греков они усвоили с охотой и усердием. Причем всего за три года — да так, что классических писателей могли читать в оригинале без всяких затруднений.

«Утопийцы усвоили эту литературу тем более легко, что по моему, по крайней мере, предположению, она им несколько сродни», — говорит Рафаил. Очень точное указание, подтверждающее возможное тождество Атлантиды и Руси-Орды. Рафаил продолжает: «Именно, я подозреваю, что этот народ ведет происхождение от греков, так как их язык, в остальных отношениях напоминающий персидский, в названиях городов и должностных лиц сохраняет некоторые следы греческой речи».

Итак, искушенные слушатели безмолвствуют, а опытный осведомленный болтун Рафаил пытается свести концы с концами в своем рассказе. Почему

же слушатели, которые, несомненно, обладали более значительными аналитическими способностями, чем мы, грешные, — не видят тех противоречий, которые видим мы? Почему они закрывают на них глаза, прямо воспроизводя поведение участников платоновского диалога?

Итак, с одной стороны, Рафаил научил непросвещенных утопийцев греческому языку, которого они не знали. Буквально за три года — ускоренный курс обучения. Но с другой стороны, он же говорит, что они вели свое происхождение от греков и даже в названиях их городов и должностных лиц сохранился греческий язык. Так надо ли было их учить?

Второе. Они вели свое происхождение от греков — значит, существовали в рамках единой европейской цивилизации. Почему же они, победоносные, оказались для европейцев «землей незнаемой», куда исчезли из европейской, в том числе греческой культуры и истории, свидетельства их существования?

Третье. Если утопийцы вели свое происхождение от греков, а летописи их сохранили свидетельства за 1760 лет, то в них (по уже утвердившейся схеме суррогатной европоцентристской истории) должны были сохраниться ссылки на древнегреческих писателей. Тем не менее только от Рафаила якобы в начале XVI века утопийцы узнают о существовании Платона, Аристотеля, Феофраста. Благодаря усилиям Рафаила, утопийцы стали наслаждаться трудами Плутарха и Лукиана. Тут же, используя очень туманный переход и неопределенную логическую связку, рассказчик сообщает: «Из поэтов у них есть Аристофан, Гомер и Еврипид...

Софокл... Фукидид, Геродот, Геродиан... произведения Гиппократа и так называемое „Малое искусство" Галена».

То есть утопийцы обладают всей сокровищницей знаний, за исключением трудов новейших философов-схоластиков, которые появились уже во время изоляции острова. А если вспомнить, что по нашему предположению (в рамках «новой хронологии» А. Т. Фоменко) Платон умер примерно в 1463 году, а Аристотель и многие из перечисленных еще позже, то все вместе взятое выглядит какой-то очень сложной конструкцией, призванной совершенно фантастическим образом зашифровать, закодировать что-то определенное. А именно — связь античности со средневековьем, их тождественность. В пору насаждения единственно верного учения истории это было, видимо, очень актуальным.

И четвертое, наконец. Указание на то, что язык утопийцев — персидский. Точнее, почти напоминающий персидский. Может быть, арабский? Или тюркский? Во всяком случае, это очень важное указание, — и мы просим здесь наших внимательных читателей вспомнить те страницы нашей книги, которые рассказывали об именах дьяков и подьячих, о явных включениях тюркско-персидских имен в бытовую русскую традицию — и об эпохе принудительного, надо полагать, перехода на исключительно греческие имена, и именно в шестнадцатом веке...

В книге об английских путешественниках в Московию в XVI веке в одной из инструкций купцам давалось задание: выяснить, правда ли, что московиты изобрели книгопечатание раньше, чем в Европе?

Ответ на этот вопрос нам не известен из докладов Ченслора и Дженкинсона. Однако, кажется, именно так думали и участники разговора об Утопии, за несколько десятилетий до представителей торговой компании.

Рафаил говорит об этом с исключительной осторожностью. С одной стороны, он сообщает, что утопийцы обязаны европейцам двумя изобретениями — книгопечатанием и изготовлением бумаги. С другой стороны, тут же он поясняет, что они помогли сами себе, то есть фактически сами дошли до этих достижений. А именно, Рафаил якобы только показал буквы, напечатанные Аль-дом в книге, а объяснить не мог, как изготовлять бумагу, как делать оттиски, так как был несведущ в этих делах. Тем не менее утопийцы быстро смекнули, как это сделать. До этого они писали только на коже, коре и папирусе, а тут сразу нашли способ изготовить бумагу и оттискивать на ней буквы, Ныне, говорит Рафаил, утопийцы растиражировали печатным способом привезенные им античные труды — и распространили книги во многих тысячах экземпляров.

Остановимся и поясним еще один явно конспирологический момент, которого упорно не замечают искушенные просвещенные слушатели. Рафаил попал на остров Утопия впервые пять лет назад. С тех пор он побывал там четыре раза — и именно в четвертый раз привез утопийцам все перечисленные выше книги. То есть только год-два назад утопийцы «изучили» греческий язык и смогли начать читать. И только год-два назад, очевидно, увидели книги и услышали о книгопечатании. Тем не менее смышленые варвары за год-два не только практически самостоятельно изобрели бумагу и технологию книгоиздательского дела, но и произвели печатной продукции столько, что исчислялась она многими тысячами экземпляров.

А в это самое время в Европе, якобы открывшей способ книгопечатания и производства бумаги, книги издавались значительно меньшими тиражами. Например, считается, что в типографии Г.Луфта в Виттенберге за 40 лет (с 1477 по 1517 гг.) было издано 100 тысяч экземпляров Библии, то есть издавалось в среднем 2500 экземпляров в год. Многие исследователи считают эти цифры сильно преувеличенными, тем не менее, по Мору получается, что в Утопии, едва открыли книгопечатание, как сразу же начали печатать каждую книгу в многих тысячах экземпляров. А ведь во времена Иоганна Гутенберга, т. е. якобы в середине XV столетия первые издания (инкунабулы) были малотиражными, чуть ли не единичными. Как же такое могло быть?

То есть получается, что на момент рассказа Рафаила изданий того же Платона (его и «открыли»-то в виде рукописного наследия якобы только в середине XV века!) в Западной Европе существовало во много раз меньше, чем на острове Утопия. Для читателя XVI века это и могло служить подтверждением слухов о том, что книгопечатание изобретено не у них, а где-то в другой стране. В Московии, думаем мы, так как именно это - и пытались выяснить английские путешественники, сограждане Томаса Мора через несколько десятилетий. А жалкая Московия и была осколком древней могущественной империи, Атлантиды, Руси-Орды — в эпоху Томаса Мора выкинутая из истории и могущая существовать только за пределами, пространственными и временными, цивилизационной ойкумены, в виде наглухо изолированного, никому не известного острова.

Рафаил подтверждает наши размышления. Уто-пийцы охотно слушают о том, что творится везде на земле. Но ради торговли в Утопию приезжают не очень часто. Якобы туда нечего завозить, потому что там и так все есть. Однако они многое вывозят, экспортируют, торгуют с окружающими их народами, у них прекрасно развито мореплавание.

Однако из века в век плывут они куда угодно, только не к Европе. Почему? Только потому, что они надежно изолированы от Европы, потому что для Европы такой страны не существует. Это единственно возможный вывод, к которому должен был прийти мыслящий читатель книги Томаса Мора.

Здесь же, чуть дальше, мы еще раз сталкиваемся с упоминанием оптимального числа законов у утопийцев и с особым судопроизводством — здесь нет юристов-посредников, сутяг-крючкотворцев. Каждый в суде сам доказывает свою правоту.

Далее оказывается, что должностные лица других, соседних союзнических стран рекрутируются ими из... Утопии. Вот как это выглядит в соседних независимых, подчеркивает Рафаил, странах:

«И вот эти народы просят себе у них должностных лиц, одни ежегодно, другие на пять лет. По окончании срока иноземцы провожают этих лиц с почетом и похвалою и привозят с собою на родину новых».

В глазах европейца, читающего подобное сообщение, такой способ найма иноземного чиновничества, бюрократии, то есть властной элиты, должен был казаться очень диким, очень фантастическим. Ведь в течение всего XV века и позже, если европейские государи чем и занимались, то именно тем, что формировали бюрократический аппарат своей власти и никого не призывали со стороны. Не приглашали во власть «варягов».

Нам кажется, что таким фантастическим образом Томас Мор в принципе описал имперское устройство Утопии. И было оно, по его мнению, благодетельным.

Далее Рафаил повествует о военном деле утопийцев — эта сфера была очень опасной, ибо именно по ней можно было выдать себя. Поэтому здесь фантастического элемента больше, чем всего остального. И на этой теме мы останавливаться не будем.

Особенно интересна та часть рассказа Рафаила, которая посвящена религиям утопийцев. Она очень противоречива. Видно, что рассказчик стремится как можно более хитрым способом соединить несоединимое, не погрешив против истины.

С одной стороны, сразу же сообщает Рафаил, религии утопийцев отличаются своим разнообразием. В каждом городе — свои обожествленные объекты. Где солнце, луна и планеты, а где и реальные люди, которым поклоняются (доблестные и прославившиеся предки). А с другой стороны — все, невзирая на различие объектов поклонения, верят в единое божественное существо Митру — неведомое, вечное, неизмеримое, необъяснимое,превышающее понимание человеческого разума, они его называют Отцом.

Не следует ли из этого, что Утопия — христианская страна? Нет,- намекает Рафаил, ибо только от него и его спутников утопийцы услышали о Христе. И довольно быстро приняли его учение, так как оно, собственно, во многом не только не противоречило их верованиям и обычаям и образу жизни, но прямо-таки совпадало с ними. Причем, как сообщает Рафаил, «посвященные в прочие таинства утопийцы лишены тех, которые у нас совершают только священники». Далее он говорит о том, что утопийцы очень хотят совершать эти таинства и даже обсуждали вопрос, не избрать ли для этого священника без присылки к ним епископа.

Нам кажется все это весьма изощренным прикрытием существа дела, а именно — напоминанием о том, что русская церковь, объявившая себя наследницей Византии и не принявшая верховенства Папы Римского (помните о кардинале Исидоре, который хотел принять унию, но Василий Темный обошелся без патронажа папы. Там мы рассказывали и о том, что в конце XV века русская церковь самостоятельно избрала митрополита. А по мнению Томаса Мора и других католиков без благословения Папы Римского это было незаконно).

«Священники в Утопии благочестивы, образованны и занимаются воспитанием подрастающего поколения. В стране царит удивительная веротерпимость».

«Храмы их представляют выдающееся зрелище: они не только построены с большим искусством, но и могут вместить огромное количество народа».

Порядок богослужения, описанный рассказчиком, не оставляет никаких сомнений — описывается христианская служба. Без жертв языческих — животных и людей. Чтобы закамуфлировать это описание, дается указание на то, что священники одеты в перья.

И завершает свой рассказ Рафаил такими.словами:

«Они истребили у себя с прочими пороками корни честолюбия и раздора, а потому им не грозит никакой опасности, что они будут страдать от внутренних распрей, исключительно от которых погибли многие города с их прекрасно защищенными богатствами. А при полном внутреннем согласии и наличии незыблемых учреждений эту державу нельзя потрясти и поколебать соседним государям, которые под влиянием зависти давно уже и неоднократно покушались на это, но всегда получали отпор».

Итак, мы можем подвести промежуточный итог. И заметить некоторые странности.

По сути, утопийцы являются христианским народом, и они знают христианские таинства. Богослужения они ведут в огромных прекрасных храмах (построенных, надо полагать, не пять лет назад, когда Рафаил мог им рассказать о Христе, а гораздо раньше). Отметим здесь же, что просветитель Рафаил, привезший далеким утопийцам немало древних «античных» трудов, почему-то не озаботился прихватить с собой хотя бы Библию. Дело-то происходило примерно в 1510 году! Спустя полвека, как минимум, после начала эпохи книгопечатания. Причем первыми печатными изданиями и были как раз Библии! Но ничего этого мы не находим в тексте Томаса Мора. Он не привез с собой даже рукописной Библии!

Впрочем, как нам сообщают авторитетные источники, в это время печатных изданий Библии в Англии еще не было. Первое издание Нового Завета появилось на латинском языке лишь в 1514 году, а первое издание Библии — в 1526.

Западноевропейское книгопечатание, как говорят источники, было в это время в великом почете, оно росло как на дрожжах. Приведем несколько цитат.

«До 1500 г. в Германии насчитывалось уже около 1000 типографий. Они скоро достигли большого совершенства в ясности, четкости и красивости литер, равно как в украшении изданий гравюрами на дереве. Типографы были зачастую и книгопродавцами, причем рассыпали по всем направлениям свой товар с „книгоношами"... „Черное искусство" распространилось из Германии, преимущественно через посредство немцев, с удивительной быстротой по Испании, Португалии, Италии и Франции».

«Генрих Стефанус (1470—1520) учредил типографию в университетском квартале Парижа, а его сын Роберт (1503—1559) значительно расширил ее и издал первый полный латинский словарь. После смерти Франциска I он вынужден был бежать в Женеву. Его сын Генрих опять перенес дело в Париж, но был вынужден бежать и умер в бедности. Его главным произведением был обширный греческий словарь».

«В 1539 г. в Париже была основана Парижская королевская типография, и отлитые здесь шрифты, созданные на основе рисунков лучших переписчи-ков рукописей, надолго стали образцами форм греческого алфавита».

Интересно, почему же не издавались на греческом и латинском книги Ветхого и Нового Заветов так долго на Западе?

Впрочем, и в Московии, которую по нашим предположениям описывал Рафаил, в это время Библию не издавали. Там вообще только в 1581 году Иван Федоров напечатал первую Библию — Острожскую. А в самой Москве она была впервые издана только в 1663 году! Так утверждают историки.

Тем более удивительно выглядят их же сообщения о том, что в конце XV века именно в Европе массовыми тиражами публиковались богослужебные книги на славянских языках. Например, Часослов, Октоих и Триодь — в Кракове в 1491 году. В 1483 году в Венеции глаголическим шрифтом на славянском языке был издан католический Мис-сал — часть тиража была отпечатана даже на пергамене! Там же, в Венеции, в 1493 году вышел в свет глаголический «Рим Бревиарий».

Книги, отпечатанные на славянском языке, кириллическим шрифтом, в конце XV века издавались в Венеции, Риме, Парме, Флоренции. А также выходили из типографий Германии.

Спрашивается, для кого же печаталось такое громадное количество книг в центре Европы? Неужели славян (и русских-атлантов-утопийцев) жило в это время очень много за пределами метрополии? Ответ может быть утвердительным лишь при условии, что империя, Русь-Орда (Посейдонова империя, Атлантида) владела всеми этими европейскими землями.

Можно, конечно, предположить, что европейцы-просветители отправляли караваны судов и внушительные сухопутные обозы с книгами читателям, на Русь (в Утопию-Атлантиду), но Томас Мор говорит нам о том, что этих книг якобы не было на счастливом острове да и у него тоже. Не доплыли суда, не дошли обозы. На момент посещения острова Рафаилом жители даже не слышали имени Христа. Как же они исповедовали по сути христианство без священных книг? Какие же тексты читались в огромных храмах утопийцев во время службы?

Связь образов Митры и Христа для библейских исследователей не является чем-то необычным, она установлена уже давно. Вот что пишет, например, один из авторов книги «Вопросы истории древнего мира и средних веков» (Мн., Издательство БГУ, 1977) В. А. Федосик в статье «О влиянии мистерий восточных религий на формирование ритуальных форм и символики христианских обрядов»:

«Идея символической смерти и воскресения неофита, присущая мистериям Исиды, Митры, Ат-тиса и ряду других, была включена в символику христианского обряда крещения. Эта старая религиозная идея в христианстве получила новое обоснование и звучание: символическая смерть и новое рождение крещаемого трактуется по подобию смерти и воскресения Иисуса Христа».

И здесь мы опять же возвращаемся к вопросу о том, а не изобрела ли Московия (Русь-Орда) книгопечатание раньше, чем Гутенберг? Не печатала ли и она в огромных количествах славянские Библии для рассылки по всей Европе? Не давала ли она таких указаний своим наместникам в европейских странах? Отметим, что, по сообщению историков, церковнославянский глаголический шрифт Урахской типографии в Германии впоследствии почему-то оказался в папской типографии в Риме.

(Вышеприведенные сведения взяты нами из книги Г. В. Носовского и А. Т. Фоменко «Библейская Русь».)

Но, как мы видим, оспорить приоритет книгопечатания, присвоенный себе европейцами, во времена Мора было уже невозможно. Опасно.

И еще раз вернемся к вопросу о тех античных трудах, которые привез Рафаил на остров Утопия. Среди них не было ни одного труда по географии и астрономии.

Географию утопийцы, верно, знали неплохо и без Страбона. Ведь они активно занимались мореплаванием и торговали со многими странами. Неужели без карт и описания земель?

Не мог привезти Рафаил в 1510 году и знаменитый труд Клавдия Птолемея «Альмагест» — ведь отпечатан он был лишь в 1537 году! А рукописные варианты главного астрономического труда античности, вероятно, находились в монастырских хранилищах. Тем не менее утопийцы были очень сведущи в астрономических вопросах, у них очень высоко стояла наука счета и измерения. Но как же выглядели их карты звездного неба и каталоги звезд? Или они обходились без них? Какие же имена носили созвездия в Утопии (в Атлантиде, Руси-Орде)? Ведь если в Утопии города существовали раньше, чем в Европе люди, то и науки у них должны были возникнуть и развиться раньше. Значит, самые первые звездные каталоги тоже должны были появиться на изолированном острове? Где же они?

Здесь мы должны высказать предположение, которое впоследствии попытаемся подтвердить.

Первые атласы звездного неба и каталоги звезд были созданы не в античные времена и не в средневековой Европе. Они возникли в Атлантиде (по новой хронологии — ею была Русь-Орда) и после распада империи во множестве остались в Европе. Последовавший за этим раскол церкви, а также изоляция ненавистной имперской метрополии создали благоприятные условия для того, чтобы сконструировать историю европейской цивилизации (мятежной Зевесовой ее части, с целью обоснования легитимности), которая приписала уже все основные открытия человеческого интеллекта себе. Это произошло на Тридентском соборе, длившемся 17 лет. Примерно тогда же изначально «атлантские-утопийские-русь-ордьшские» звездные каталоги были переписаны. Звездным конфигурациям были приданы другие имена. Отражаю^ щие исключительное верховенство царства Зевса. Из каталогов были убраны все те названия, которые могли бы выдать их происхождение.

Но об этом — чуть позже.

А сейчас, завершая разговор о «Золотой книге» Томаса Мора, рассказавшей его современникам о чудесном острове Утопия, мы хотим сказать о том, что приведенные нами примеры, рассыпанные по тексту и мастерски или не очень закамуфлированные, заставили нас не один раз вспомнить Платона. И не столько-его «Государство» и «Законы», сколько диалог «Критий». Это и позволило нам утверждать, что Томас Мор меньше всего думал об идеях равенства и братства, меньше всего мечтал о социализме, а был более всего озабочен тем, как бы сохранить для потомков те крупицы истинной истории, которая на его глазах исчезала под подогнанной под Зевса лжеисторией. Он, Томас Мор, подобно Платону, видел основные отличия новой эпохи от уходящей — связаны они были с отсутствием частной собственности, с высоким строем мысли, с оптимальной формой правления и святостью издревле установленных законов.

По нашему предположению, Томас Мор жил спустя всего 50 лет после Платона (а Платон был царского, Посейдонова рода). Мы считаем, что звали его Гемист Плетон (так уж он представлен в единственно верном учении — истории). А вот Ф. Грегоровиус в книге «История города Афин в средние века» утверждает: «При дворе Феодора II жил знаменитый византиец Георгий Гемист (Плетон)». И дела этого византийца продолжил лорд-канцлер Англии Томас Мор. Не был ли он «византийцем» — то есть потомком одного из представителей Посейдонова царского рода? Не был ли представителем имперской аристократии и Эразм Роттердамский с коллегами-гуманистами, который немало сил приложил к тому, чтобы издать труд Мора?

Основоположник утопического романа, Томас Мор породил целую литературную традицию, которая украшена именами Кампанеллы, Бэкона, Сирано де Бержерака. Это традиция глухого сопротивления, конспирологического письма, призванного оставить потомкам шанс узнать подлинную историю и раскаяться в содеянном предками мятеже.

Мы думаем, что из всех тех, кто жил в начале XVI века в Англии, Томас Мор был, вероятно, наиболее осведомленным человеком, и он прекрасно знал, что происходит за пределами туманного Альбиона. Как бы ни было плохо положение дел в жалких остатках имперской метрополии — все-таки оно было лучше, чем в сотрясаемых кровопролитиями, алчностью и безнравственностью европейских псевдогосударствах без армий, налогов и легитимного права.

Томас Мор как очень осторожный и искушенный политик, не склонный к сочинению басен и безответственных фантазий, принял все меры предосторожности для того, чтобы замысел его не был разоблачен средневековыми «атлантологами», — он создал произведение вдали от родины, он не оставил подтверждающей его авторство рукописи, он издавал ее стараниями друзей, — в том числе, и в Базеле.

Его конспирологический метод во многом напоминает метод Платона. Он сообщает сущностные вещи, причем именно в этих местах не «замечает» явных противоречий и несообразностей. Он оснащает текст множеством абсурдных данных и фантастических деталей, большинство приведенных им цифр даны лишь с одной целью — замаскировать предмет разговора. Так же обстоит дело и в платоновском диалоге «Критий». Все цифровые данные его — вымысел. Вымысел и 9000 лет. Вымышлены и сведения о вооруженных силах, и особенно — о постройках атлантов и их валах и каналах. Сама четкая геометричность, свойственная острову, говорит о вымысле. О том, что эти города и каналы — искусственные, таких в жизни

не бывает. На эту удочку и попались «атлантологи» новейшего времени, живущие в XX веке,— они искали Атлантиду, отождествляли ее с теми или иными географическими объектами, исходя из цифровых данных. Но эти данные были ложными. За исключением некоторых у Мора (1200 лет и 1760 лет), но Мор вообще продвинулся дальше Платона: он «извлек» остров из морских пучин, он поместил его в действительной реальности — правда, еще не исследованной. Но его указание на то, что Рафаил Гитлодей плыл вместе с Веспуччи (по направлению к Америке) и еще дальше него, указывает нам весьма точно, что именно он имел в виду под островом Утопия.

По «новой хронологии» это указание вообще абсолютно точно указывает на империю Руси-Орды, которая в момент своего наивысшего расцвета включала в себя не только европейские земли, но и значительную часть азиатских — вплоть до Тихого и Индийского океана.

Не есть ли это своеобразный способ подтвердить платоновское сообщение о слонах в Атлантиде?

Но слоны не так уж и важны, их у Мора действительно нет, хотя мы продолжаем утверждать, что в платоновском «Критии» слоны возникли не случайно. А вот о главных, сущностных вещах, он сказал. О подчинении множества окрестных стран царю Утопии. Об отсутствии частной собственности. О религии — христианской по существу. О древнейшей истории, о приоритете во многих областях знаний, о том, что именно Утопия — колыбель человечества.

Было бы интересно так же подробно проанализировать «Город Солнца» Кампанеллы и «Новую Атлантиду» Бэкона. Но поскольку они свои произведения писали уже в начале XVII века, их предприятия были не менее опасными, хотя происходили уже в принципиально другой обстановке.

Борьба за «единственно верное учение» истории завершилась. История утвердилась не только в умах европейцев, она не могла быть оспорена деградировавшими атлантами. На Руси-Атлантиде в это время было смутно. И исход событий не был предопределен. Хотя европейское влияние уже заставляло московитов-утопийцев «забывать» свою историю и мириться со своей «дикостью».

Закреплено это влияние было еще спустя сто—двести лет. Когда европейские историки романовской эпохи (преимущественно немцы) написали историю Руси-Атлантиды, — туманную, легендарную, отсталую, дикую.

Впрочем, и у Кампанеллы, и у Бэкона мы обнаружили платоновско-моровские аллюзии.

 Кампанелла. «Город Солнца» и Атлантида

Обратимся к «Городу Солнца». С первых же строк заметно подражание форме, выбранной Платоном. Произведение представляет собой диалог, в котором, правда, не четыре, а только два участника — Гостинник и Мореход. Гостинник задает вопросы, а Мореход, побывавший во время кругосветного путешествия в Городе Солнца, расположенном на некоем острове Тапробану, лежащем на экваторе, рассказывает о разных аспектах истории и жизни Соляриев. Где расположен остров кон-

кретно, не говорится, но в тексте романа довольно много упоминаний о разного рода связях островитян с Индией. Стало быть, можно предположить, что Город Солнца расположен где-то неподалеку.

На первой же странице начинается описание города. Все тот же холм, все тот же замок на холме, так похожий на известные по рыцарским и приключенческим романам средневековые замки. Это может быть московский Кремль или пражский Град. Затем описывается храм на вершине, весьма сходный с храмом Посейдона из платоновского диалога.

В отличие от произведений Платона и Томаса Мора в городе Солнца — республика, правда, республика абсолютистская. Глава ее — «Солнце», или Метафизик — совмещает духовную и светскую власть и является верховным священником. «Должность эта несменяема до тех пор, пока не найдется такого, кто окажется мудрее своего предшественника и способнее его к управлению». Для избрания претендент должен достичь 35 лет и овладеть всеми науками и ремеслами. У Метафизика имеется три несменяемых помощника — Пон-Мощь, Сир-Мудрость и Mop-Любовь, каждый из которых ведает своей областью управления. Им, в свою очередь, подчинены другие должностные лица, которые сменяются по воле народа.

Любопытно описание происхождения народа республики. «Народ этот появился из Индии, бежавши оттуда после поражения Монголами и насильниками, разорившими их родную страну, и решил вести философский образ жизни общиной». Мореход удивлен тем, что дети хорошо понимали его язык. Это объясняется тем, что «каждые трое

из них должны знать или наш язык, или арабский, или польский, или какой-либо из прочих языков». Наше внимание в этой связи привлекло наличие в этом списке польского языка. Если остров в Индийском океане на экваторе, зачем им польский язык? В какой еще стране мог оказаться полезным польский язык, как не в соседней с Польшей Московии?

Любопытно, что имена у Соляриев даются «Метафизиком в соответствии с особенностями каждого, как это было в обычае у древних римлян. Поэтому один называется Красивый, другой — Носатый, тот — Толстоногий, этот — Свирепый, иной — Худой и т. д. А ежели кто отличится в своем мастерстве или прославится каким-нибудь подвигом на войне или в мирное время, то к имени прибавляется соответствующее прозвище сообразно мастерству, например, Прекрасный Великий Живописец, Золотой, Отличный, Проворный; или же по подвигам, например, Носатый Храбрец, Хитрец, Великий, или Величайший Победитель, а то и по имени побежденного врага, вроде: Африканский, Азиатский, Тосканский; или, если кто победил Манфреда или Тортелия, то и называется Худой Манфредий или Тортелий и т. д. Даются эти прозвища высшими властями и часто сопровождаются возложением венков соответственно подвигу, мастерству и т.д. под звуки музыки». Такой порядок получения имен характерен, конечно, для многих народов. Мы можем отметить подобные обычаи и у древних греков, и римлян, и у современных Кампанелле московитов.

Как и у Мора, говорится об общем характере собственности у Соляриев, на этот раз доходящей даже до общности жен. Каждый исполняет какую-либо службу, и все службы считаются одинаково почетными. Время от времени Соляриям приходится воевать с Индийцами, «подданными которых они были раньше», и Тапробанцами, «от которых первое время они находились в зависимости» из-за того, что «тамошнее население стремится жить по обычаям Соляриев и предпочитает быть под их властью». Нет ли в этой фразе отголосков того противодействия сепаратистской политике европейских властителей в эпоху распада империи, которое, по-видимому, было весьма распространено среди европейского населения? Кроме того, как сказано: «Они находятся в союзе с Китайцами и со многими народами на островах и на материке: с Сиамом, Каукакиной, Каликутом». Как сказано в примечаниях, Каукакина — это одна из провинций Индокитая.

Мореход рассказывает о гостеприимстве местного населения, черте, так поразившей, например, и английских путешественников, посетивших Московию. Сообщается также, что «морское дело находится у них в большом почете... В плавание они ходят для ознакомления с различными народами, странами и предметами». При описании храма говорится, что на стенах его присутствуют изображение земли в целом и отдельных областей с описаниями «обычаев, законов, нравов, происхождения и сил их обитателей». Таким образом, Солярии отлично осведомлены о состоянии дел в различных уголках земли, об успехах наук, знают они древнюю и современную историю и произведения античных философов. Возникает вопрос: если они везде бывают и к тому же отличаются

невиданным гостеприимством, почему же о них никто никогда не слышал и единственным источником информации о Городе Солнца становится рассказ Морехода?

Много сходного с Утопией имеет суд Города Солнца. Каждый подсуден старшему начальнику своего мастерства. Письменного судопроизводства нет: «излагается обвинение, приводятся свидетели и говорит в свою защиту ответчик, которого судья тут же или Оправдывает, или осуждает, если же он апеллирует к одному из трех правителей, то оправдание или осуждение переносится на следующий день... Смертная казнь исполняется только руками народа, который убивает или побивает осужденного камнями, и первые удары наносят обвинитель и свидетели. Палачей и ликторов у них нет... Законы их немногочисленны, кратки и ясны». Кстати, нечто подобное рассказывали и уже цитировавшиеся нами английские купцы-путешественники.

О прическах: «Женщины носят длинные волосы, собирая и связывая их все узлом на затылке и заплетая в одну косу; мужчины же — только один локон, выстригая кругом него все остальные волосы». Как говорится, запорожцы пишут письмо турецкому султану!

Кроме сходства с произведениями Платона и Мора у романа Кампанеллы есть и черты, присущие ему одному. Так, например, много места уделяется астрологии, чего нет ни у Платона, ни у Мора, ни в описаниях английских путешественников в Московии. Все свои шаги Солярии согласовывают со звездным небом. Положениями астрологии они руководствовались и при закладке своего Города Солнца, и при объяснении причин зла в мире. Да и сам Кампанелла не прочь объяснить астрологическими причинами события, происходящие в Европе.

Отголоском шедших в то время в Европе религиозных войн стали рассуждения о том, что «в Германию, Францию, Англию и вовсю почти Северную Европу проникает из-за господствующих там Марса, Венеры и Луны зловещая ересь, сопутница похоти и скотства и искоренительница свободной человеческой воли. Испания же и Италия благодаря их знакам Стрельца и Льва, твердо сохранились в истинном христианском законе во всей его чистоте». «О, если бы и в чистоте нравов!» — восклицает Мореход, но этр уже крик души самого заключенного в тюрьму Томмазо Кам-панеллы.

Приведем еще одну цитату. «На внешних стенах храма и на завесах, ниспадающих, когда священник произносит слово, изображены все звезды, с обозначением при каждой из них в трех стихах ее сил и движений». Судя по этой цитате и по другим фрагментам романа, у островитян были и немалые познания в астрономии. Ведь здесь прямо описан готовый звездный атлас.

Религия их предполагает добровольные человеческие жертвоприношения, которые они считают более угодными Богу, чем насильственная жертва животных. Тем не менее на почетнейшем месте на внутренней стороне шестого круга храма у них «образ Иисуса Христа и двенадцати апостолов, которых они глубоко чтут и превозносят, почитая их за сверхчеловеков». Интересно, что и у Мора, и у Кампанеллы описывается религия, как бы не совсем христианская, где-то даже варварская, но при этом включающая и почитание Христа. Ведь если отбросить сказки насчет человеческих жертв (у Кампанеллы) или поклонения Солнцу и Луне (у Мора), получится нечто христианское, но не соответствующее западным представлениям о том, как этому положено быть.

Завершая разговор о феномене Кампанеллы, обратим внимание наших читателей на тот красноречивый факт, что современные исследователи хоть и не называют монаха-доминиканца фантазером и мечтателем, как называют Платона, но для объяснения непонятности этой фигуры вынуждены прибегать к едва ли не психиатрическому диагнозу. Вот что пишет Арсений Гулыга й книге «Эстетика истории»:

«Кампанелла загадочен. Его многочисленные труды как бы написаны разными людьми. Рядом с „Городом Солнца" — „Монархия мессии". Кампанелла — один из организаторов заговора против испанского владычества в Калабрии, но ему же принадлежит „Испанская монархия" — восхваление завоевателей, поработивших его родину. Обвиненный в безбожии и уличенный в ереси, Кампанелла вместе с тем — автор „Побежденного атеизма"». Исследователи издавна становились в тупик перед подобными непримиримыми полярностями. И вот, казалось бы, решение найдено. «Парадокс Кампанеллы не в раздвоении личности, а в сложности и противоречивости его мировоззрения».

А может быть, все это говорит о непонятой цельности мировоззрения Кампанеллы? Если исследователи неправильно понимают политическую ситуацию того времени и направленность творчества Кампанеллы, то, конечно, и его цельность ставится ими под вопрос.

Новая Атлантида Фрэнсиса Бэкона

Теперь обратимся еще к одному конспирологическому роману. Его автор, Фрэнсис Бэкон, стал столпом просвещения в условиях острой политической борьбы. Вот что пишется во «Всемирной истории» 1903 года:

«Именно тогда появился тот человек, которого потомство чтит как основателя новейшего естественно-научного метода. То был Фрэнсис Бэкон Веруламский (1561—1626).

В своих двух главных творениях: „Novum Or-ganon" (1620) и „Девять книг о значении и приумножении наук" (1623), которые были позднее дополнены еще разными мелкими статьями, Бэкон задает себе цель — сделать науки практически полезными, исходя их того положения, что „знать" и „мочь", в сущности, равносильны. Метод его... заключался в наблюдении природы посредством последовательных опытов... в противоположность старому приему, основанному, в общем, на предвзятых, якобы непоколебимых точках зрения и находившему себе самое резкое выражение в логических построениях схоластики. Бэкону принадлежит название природы „матерью всех наук"».

Не подвергая сомнению вклад Бэкона в просветительство и развитие науки, все же вернемся к его «несерьезному» сочинению «Новая Атлантида», написанному с непонятной целью на склоне лет.

В отличие от романов Мора и Кампанеллы, в «Новой Атлантиде» Фрэнсиса Бэкона путешественники, отнесенные бурей к неведомому острову, попадают в государство вполне христианское, причем христианство ими было получено чудесным образом.

«Спустя около двадцати лет по воскресении Спасителя, жители Ренфузы (города на восточном побережье нашего острова) увидели однажды ночью (а ночь была облачной и спокойной) большой столп света, появившийся на море на расстоянии около мили; он имел форму колонны (или цилиндра) и подымался к небу на большую высоту; вершину его увенчивал крест, сиявший более ярко, нежели самый столп». Горожане попытались приблизиться на лодках к столпу, однако на расстоянии 60 ярдов неведомая сила остановила лодки. Но как только мудрец из Дома Соламона прочитал молитву, лодка его обрела движение, и он приблизился к столпу. «Но не успел он приблизиться, как сияющий столп и крест распались и рассыпались как бы на множество звезд, вскоре также погасших; а на воде остался лишь небольшой ковчежец или ларец кедрового дерева, нимало не подмоченный водой, хотя и плыл по ней». В ковчежце оказалась книга, содержащая «все канонические книги Ветхого и Нового Завета... Апокалипсис и некоторые другие книги Нового Завета, в ту пору еще не написанные, также, тем не менее, оказались здесь». К книге было приложено послание апостола Варфоломея, не числящегося в списке учеников Христа.

Сам остров, куда попали путешественники, носит на местном языке название Бенсалем, что с арабского можно было бы перевести как «сын мира», и расположен где-то в южной части Тихого океана, неподалеку от американского континента. При этом обитатели острова помнят и о «настоящей» великой Атлантиде, говоря, что она существовала три тысячи лет назад и была расположена где-то в Америке. Все описания Платона они считают поэтическим вымыслом, за исключением его сообщения о большой войне атлантов с европейцами. Были ли это афиняне, бенсалемские историки выражают сомнение. Спустя 100 лет Атлантида была уничтожена, но не землетрясением, как у Платона, а наводнением.

Три тысячи лет назад, во времена существования великой Атлантиды, т. е. примерно за полторы тысячи лет до нашей эры, эта страна (Бенсалем) была широко известна. Поскольку мореплавание было гораздо лучше развито, чем сейчас, она посещалась египтянами, финикийцами, карфагенянами, китайцами и атлантами. Затем Атлантида была поглощена наводнением, а мореплавание «вследствие ли войн или просто превратностей времени» всюду пришло в крайний упадок. Около 1900 лет назад король Бенсалема Соламона в число изданных им законов включил запреты, касающиеся посещений острова иноземцами, поскольку «сколь наша страна счастлива и благополучна; и сколько есть способов ухудшить это положение, тогда как едва ли найдется хоть один способ улучшить его», предусмотрев, однако, оказание помощи чужестранцам, потерпевшим бедствие.

«Что касается наших путешествий в чужие края, то наш законодатель -счел нужным запретить их совершенно... Запретив своим подданным плавания во все края, не подвластные его короне, государь, однако ж, постановил, чтобы каждые двенадцать лет из королевства нашего отплывало в разных направлениях два корабля; чтобы на каждом из них отправлялось по три члена Соламонова Дома для ознакомления с делами тех стран, куда они направляются, в особенности с науками, искусствами, производствами и изобретениями всего мира, и для доставки нам всевозможных книг, инструментов и образцов». Это сообщил путешественникам управитель Дома чужестранцев. Чтобы быть неузнанными, путешественники выдают себя за представителей других наций.

Мы уже несколько раз упоминали о Доме Соламона. По мнению некоторых комментаторов, описанный Бэконом Дом Соламона явился прообразом Королевского общества Англии, то есть Британской академии наук. Этот Орден, или Общество, был основан все тем же королем Соламоной, хотя само общество названо, по мнению управляющего Дома чужестранцев, в честь мудрейшего библейского царя. И учрежден Дом Соламона был «для познания истинной природы всех вещей». Целью Общества, как объяснил путешественникам один из отцов Дома Соламона, «является познание причин и скрытых сил всех вещей и расширение власти человека над природой, покуда все не станет для него возможным». Далее он рассказал им о принадлежащих Обществу производствах и, как мы бы сказали, НИИ.

С окончанием беседы одного из руководителей Дома Соламона с путешественниками текст романа неожиданно обрывается. Мы остаемся в неведении, что стало дальше с путешественниками, каким образом им удалось вернуться домой. Да, по сути дела, мы почти ничего и не узнали о Новой Атлантиде. Кроме рассказа о принятии христианства, воспоминаний о событиях трехтысячелетней давности, описания семейного праздника, преимуществ местных иудеев над прочими сторонниками этой религии и рассказа о Доме Соламона, никакой другой информации об устройстве жизни и общественном устройстве на острове мы не имеем. Неведомая страна так и осталась для нас неведомой.

Такой неожиданный финал характерен для всех разобранных сочинений: и для диалога Платона «Критий», и для моровской «Утопии», и для «Города Солнца» Кампанеллы (роман заканчивается, когда Мореход, не завершив рассказ, торопится уйти по своим делам), и для «Новой Атлантиды» Бэкона (примечанием в скобках: «На этом рукопись обрывается»), и даже, на первый взгляд, законченная «История севарамбов» Дени Вераса Д'Алле, на самом деле логического конца не имеет.

Кстати, не подвергая разбору последнее произведение в целом, отметим одно обстоятельство. Говоря об основателе государства Севарамбов Сева-риасе, автор пишет: «По национальности он был перс очень древнего происхождения, род его шел от парси, которых сейчас еще осталось в Персии несколько семей, отличающихся своим именем от татар, захвативших это старинное королевство». Складывается впечатление, что нам дают понять, что Севариас является представителем древнего народа и древней — истинной — религии, отказавшимся сменить свою религию на новую, привнесенную, и вынужденным поэтому покинуть Родину.

Итак, мы закончили рассмотрение утопических романов, обнаружив там много вызывающих вопросы положений, множество совпадений с воспоминаниями английских купцов о России, множество перекличек с платоновским текстом и текстов одного романа с другим, присутствие множества деталей, затемняющих смысл, и некоторого количества деталей, проясняющих подлинную суть написанного. Все это позволяет нам еще раз убедиться в отсутствии серьезных противоречий известных текстов с нашей гипотезой.